Славный своей мудростью и духовным величием Цицерон пишет письмо сыну (Цицерону-младшему), пожелавшему учиться в Афинах. Однако язвительное замечание Бранислава Нушича: «Разумеется, если человек стал великим, то он уже и частные письма пишет так, что их можно сразу посылать в набор» («Автобиография») – дает нам право думать, что письмо предназначено и для нас. Вот что нам пишет Цицерон: «Как геометры иногда не все доказывают, но требуют, чтобы с ними соглашались, дабы им было легче развивать желаемые положения (аксиомы), – так я прошу тебя, дорогой мой Цицерон, согласиться со мной, что надо стремиться к нравственно-прекрасному ради него самого» («Об обязанностях», кн.III).
В письме античный автор раскрывает свою нравственно-прекрасную душу. Я им восхищаюсь и благоговею перед ним, так же, впрочем, как и перед Марком Аврелием, и ненароком сравниваю с нынешними правителями – сравнение, надо сказать, не в пользу последних.
Хотя, как знать, возможно, и нынешние государственные мужи в мемуарах предстанут перед потомками нравственно-прекрасными учителями жизни пылких юношей, а главным образом, справедливыми и мудрыми правителями. Вон у них сколько «придворных поэтов», прилежно запечатлевающих их благодеяния в назидание потомкам – epistula non erubiscit, как говорят латиняне.
В беседах о нравственно-прекрасном Цицерон вспоминает философа Платона, который ввел в повествование «Государства» притчу о пастухе Гиге. «Пастух спустился в расщелину гор и, как гласит предание, нашел там бронзового коня с дверьми на боках. Открыв двери, он увидел в нем мертвеца с золотым перстнем на пальце. Он снял этот перстень и надел себе на палец. Перстень оказался волшебным: всякий раз, как пастух поворачивал чашечку перстня к ладони, он становился невидимым, но сам видел все. Повернув перстень в правильное положение, Гиг опять становился видимым. Использовав преимущества, какие ему давал перстень, а Гиг был царским пастухом, он совершил прелюбодеяние с царицей. С ее помощью убил царя, своего господина, и уничтожил всех, кто, по его мнению, мешал ему. Причем во время всех его преступлений его никто не мог видеть. Так благодаря обладанию волшебным перстнем он неожиданно стал царем Лидии. И вот если бы этим перстнем обладал мудрый человек, то он не счел бы для себя дозволенными те поступки, какие он не совершал бы будучи видимым. Ибо честные мужи стремятся к нравственно-прекрасному, а не к тайному и непристойному.
Некоторые философы, отнюдь не дурные, но недостаточно проницательные, говорят, что Платон представил нам придуманный, вымышленный рассказ. Как будто он утверждает, что это произошло или произойти могло!
Смысл этого рассказа о перстне и этого примера следующий: если никто не будет знать, если даже никто не заподозрит, ни бог, ни люди, что ты совершаешь какое-нибудь деяние ради богатства, ради могущества, ради господства, ради страсти – то совершишь ли ты его? Как именно поступили бы Вы сами?»
Мне представляется, как с азартом Жириновского отстаивал бы свои позиции Ницше: «Мораль есть трусость! Или кто-то слишком ленив для некоторых пороков!» («По ту сторону добра и зла»).
Да уж, как поглядишь окрест – всюду непризнанные последователи философии аморализма Ницше. С той лишь разницей, что они пришли к ней не умозрительным путем, а суть природным инстинктом. В малых группах, а именно в застольях, мне часто приходится слышать от старой интеллигенции, беспомощной в ницшеанской атмосфере, пожелания о расселении не по имущественному признаку, а по нравственно-интеллектуальному. Мол, невыносимо культурному человеку уживаться с хамьём, которое «увещевать возможно только кулаком по зубам» (Гоголь), а другого языка хомо вульгарис не понимает. Я, как педагог, педантично завожу заезженную пластинку о недочетах в воспитании, понурая интеллигенция только обреченно отмахивается, дескать, посмотри, что творится, и приводит пример про известную субстанцию, которая легче воды. На мои тривиальные призывы к борьбе со злом, тактичные и умные парируют трезвыми доводами о разнице в весовых категориях.
Квест на перстень Гига, надолго завладел моим воображением. Я весь день мечтала о привилегиях, им дарованных, но ничего путного не приходило в голову. Надо признаться, ничто человеческое мне не чуждо, и во мне сидит великолепный Монте-Кристо. Как сладко бывает отомстить! Прямо убила бы некоторых. Но, во-первых, я не знаю, как это делается. Во-вторых, мысль об омерзительном зрелище, которое будет меня преследовать в снах и воспоминаниях, отбивает всякую охоту мстить.
Ну, допустим, став невидимой, в качестве эксперимента я взялась бы обживать пустующие апартаменты богатых. Хозяева разъезжают по швейцариям, а их ликвидное имущество охраняет прислуга, не имеющая доступа во вверенный им объект, что меня тоже устраивает. Хозяева изредка наведываются в свои хоромы, но меня это не должно пугать – пусть они меня боятся. По собственному почину и без уведомления тех же хозяев я бы работала у них кентервильским привидением. Ух, и изобретательно я бы их кошмарила! Мне бы позавидовал сам Дэвид Копперфильд.
Пустующего элитного жилья столько, что его хватило бы на всех бездомных. Шугнуть бы эту собаку на сене. Но мы не будем объявлять войну дворцам, а обеспечим каждого бездомного перстнем Гига.
У благородного патриция мои несерьезные фантазии наверняка вызвали бы порицание, Цицерон стоит на страже интересов своего сословия. Славный человек, но не лишен предрассудков.
А вот ваши ехидные мысли я на расстоянии читаю. Думаете, как Тарковский в «Сталкере», мол, пафосные интеллигентики вслух разводят демагогию о высоких материях, об общечеловеческих ценностях, а на поверку оказываются мелкими душонками, с завуалированными эгоистичными страстишками. Правильно думаете, и такое бывает.
Даже если бы я сильно напряглась, чтобы думать о благе всего человечества, «никто из нас не знает, что «добро», а что «зло», если сам он не Созидающий» (тот же Ницше). Благо одного оборачивается злом для другого. Вы не поверите, но я бы пожелала, чтобы все вдруг превратились в высоконравственных и мудрых, а остальное приложится само собой. Жизнь станет светлой и доброй. Но волшебный перстень таких бонусов не дает.
И потом, Платон привел пример пастуха Гига, не только для того, чтобы проверить нас на вшивость. Но еще и как повод задуматься о природе власти вообще, и парадоксальности ее наполнения, в частности.
Да и Ницше не так прост, как кажется. Отрицая мораль как условность, предрассудок, присущий определенному кругу людей, который со временем изживается как заблуждение, он говорит о необходимости (разумеется, временно) «аморальных» поступков (эгоизм, тщеславие) для созидания моральных явлений, для установления истины. «Если заблуждения и ошибки, фантазии были единственным средством, с помощью которых человечество могло постепенно возвыситься до такой степени самоозарения и самоискупления – кто имеет право презирать эти средства?» («По ту сторону добра и зла»).
Ну что мне вам сказать в резюме? Были бы бараны, а пастух с мифическим перстнем всегда найдется.
