Режиссер Ермек Турсунов (фильмы «Келин», «Шал») только что закончил съемки ленты «Кенже», она выйдет на экраны уже этой осенью. Новая картина и стала поводом для интервью с мастером, которое специально для Vox Populi взяла журналист Гульнара Бажкенова. Беседа получилась интересной – в ней Ермек Турсунов рассуждает о времени, в котором мы живем, о феномене Кайрата Нуртаса и многом другом.
Гульнара Бажкенова: Ермек, вы закончили съемки фильма «Кенже», поэтому буду банальна – расскажите!
Ермек Турсунов: Ну что рассказать, съемки были непростые, проходили в трех странах – в Испании, Таиланде и Казахстане. У нас была большая интернациональная съемочная группа, собрались представители 16 государств – американцы, венгры, болгары, французы…
Г.Б.: Какая необходимость была в таком широком географическом и национальном охвате?
Е.Т.: Да нет, цель такую не ставили, так получилось. По сценарию главный герой ездит по миру, поэтому и нам пришлось помотаться по Европе да Азии. Группу собирали точечно, вот оператора-постановщика я давно ждал, это Сергей Козлов, большой мастер. Он, само собой, приехал не один, а со своей командой. Просто у таких спецов график очень плотный, каждый день расписан, и надо было все это согласовывать, чтобы всех собрать одновременно. Подстраивались под расписание, выгадывали.
Г.Б.: Это третий фильм, который вы снимаете под крышей Казахфильма – крупной государственной компании, можно сказать министерства. А вы известны своим трудным независимым характером. Как вам дается такое сотрудничество?
Е.Т.: Чтобы ни говорили про Казахфильм, все равно это единственный серьезный игрок у нас в кино, поэтому лучше, наверное, строить отношения, пытаться что-то делать, вместо того чтобы ругаться. Да, трилогия, которую я задумал – «Келин», «Шал», «Кенже» – все это делалось в сотрудничестве с Казахфильмом. Конечно, не все просто складывается, но в какой работе нет сложностей? Это нормальный производственный процесс. А то, что сейчас появляются, возникают какие-то небольшие компании, все пошли в кино, ну кого-то хватает на одну картину, кого-то – на две.
Кадры со съемок ленты «Кенже». Автор этой и последующих фотографий Изтурган Алдауев.
Г.Б.: А почему все пошли в кино? Что, там намазали на хлеб с недавних пор?
Е.Т.: Не знаю. Я обычно не оцениваю работу своих коллег. А что касается «пришельцев» - так я называю случайных людей, – то у многих вообще довольно расплывчатое понимание природы кино. У большинства «новых киношников» простая цель – срубить бабки, состряпав нечто на полтора часа. А потом, если пипл схавал, это подстегивает на следующую чернуху. А учитывая невзыскательность нынешней аудитории, то, конечно, все как мухи на мед налетают и занимаются так называемым кино. Но это уже не кино, здесь нужно определяться с терминами. Это можно называть как угодно: интертеймент, развлекуха, чернуха, халтура…Но это не кино. Это что-то другое. Кино – это Данелия, Герман, Феллини, Куросава... Это какой-нибудь неизвестный нынче студент Жургеновки, который честно снимает свою дипломную, не подворовывая чужие мысли и переживания. Он делает что-то свое, выстраданное, выношенное, и я его за это уважаю и считаю своим коллегой по цеху. Он не заигрывает со зрителем. Он его уважает. Понимаете, не бывает рыбы второй свежести, но она ведь тоже в каком-то смысле является пищей. Если вы ее съедите, то отравитесь. Чернуха тоже своего рода продукт, только замедленного действия. Это как радиация. Вы же не чувствуете, что отравились. Но мы мыслим по-другому, мы чувствуем по-другому, мы уже сами в некотором смысле участники этого карнавала пошлости и невежества. И мы уже не можем жить без этих синтетических слез, без этой фальши, пустого пафоса и китча. Мы сидим на этой игле бесконечных сериалов и разовых каких-то поделок вроде современных сказок о Золушках. Вся эта гора мусора переросла уже все мыслимые размеры, раздавила, подмяла под себя все окрест и уже диктует свои правила. Грустно об этом говорить. Да и не хочется.
Г.Б.: Вот вы говорите «невзыскательная аудитория», может быть, так и есть. Но у нее сегодня огромный выбор, и затащить ее, даже такую невзыскательную, в кино нелегко.
Е.Т.: Я повторяю: надо разделять понятия. Есть как бы Puma и Аdidas, например. И есть куча подделок. Понимаете? Ведь все, что продается на китайском рынке, тоже в каком-то смысле одежда. Ее можно носить. Ну, день-два. Ну хорошо – год. Так и здесь. Почему вы сваливаете все в одну кучу. Кино, оно очень разное. Есть честные ремесленники, есть мастера, есть гении, и есть огромная масса поденщиков. Как и везде, впрочем. Для себя я четко представляю и провожу межу – есть кино в классическом, нормальном понимании, кино как искусство, и есть все остальное. И подавляющий процент зрительской аудитории легко заманить как раз дешевыми ширпотребными сюжетами и на этом спокойно жить.
Г.Б.: Но ведь даже «Человек-паук» имеет право на существование. А что касается казахстанского контента, так это вообще особая тема. У нас ведь нет процветающей индустрии массового развлекательного кино, на которое толпой идет зритель. Попытки есть, но получается ни уму ни сердцу – ни искусства, ни развлечений, ни кассы. Поэтому мне кажется несправедливым упрекать тех немногих, кому удалось привлечь зрителя, пусть даже банальным сюжетом.
Е.Т.: Разве я кого-то упрекаю? Я просто высказываю вслух свое понимание ситуации. И я ничего не приукрашиваю. И мне нет никакого дела до тех, кого занимает тема летающих пауков и их продолжателей – летающих котов, собак или такси. Это выбор каждого. Мне просто горько сознавать, что я живу в то время, когда единственным и главным критерием стала касса. Мне думается, что это слишком однобокое представление о подлинной ценности той или иной картины.
Г.Б.: Это не единственный критерий для кино, но для коммерческого – очень важный, если не единственный. Ну а что еще?
Е.Т.: Мы никогда с вами не договоримся, и я не хочу вступать с вами в полемику. Мы слишком по-разному смотрим на вещи. Я в этом смысле консервативный человек. Там, где главным критерием является бокс-офис, – для меня не всегда кино. Я усматриваю в этом неприкрытый цинизм по отношению к зрителю. Производители ширпотреба смотрят на него, как на быдло, которое готово заплатить за фуфло. Его прикармливают такой вот продукцией. Одновременно происходит целенаправленное разложение общества, и занимаются этим люди далеко не глупые. Вот что действительно печально. Это же как надо ненавидеть своих современников…
Г.Б.: Я как раз вчера ходила в кино, на Вонг Кар-Вая, в зале сидело полтора человека. Ну и что? На кого обижаться? Неужели вы считаете, что если зрителя Кайрата Нуртаса насильно загнать на
Кар-Вая, то он что-то поймет и у него в голове произойдет революция?
Е.Т.: Кайрат Нуртас и кино. Значит, попса уже пошла в кино? Какой кошмар. Да поймите вы наконец – не кино это, а так… человек погулять вышел. У мальчика закружилась голова, и никто рядом не может ему подсказать – опомнись, дорогой. Куда ты? Ты же не Элвис и не Азнавур. Нет же. Наверняка те, кто рядом, потирают руки и подливают масла в огонь: видишь – полные залы, давай еще нарубим! Мы за эти 20 лет воспитали страну идиотов, которые не знают, кто такие Висконти и Куросава, но обожают молодого человека Кайрата Нуртаса. Ну молодец. Я рад за него. Бедный мальчик, что с ним будет через пару лет?..
Вы знаете, есть вещи, которые находятся в пределах критики, и есть вещи, которые находятся за ее пределами, так что давайте не будем развивать эту тему.
Г.Б.: А какую задачу вы ставите перед собой?
Е.Т.: Во-первых, я уважаю своего зрителя. Я к нему не отношусь как к кошельку. Я разговариваю со своим зрителем на нормальном, человеческом языке и не хочу ему подыгрывать. Не хочу его развлекать, тормошить, совать под нос игрушки в виде головокружительных спецэффектов. Я хочу, чтобы все было по-настоящему. Те истории, которые я рассказываю, – они все о нем. Я ничего не придумываю, ни у кого не ворую. Весь тот жизненный багаж, который у меня есть, образование, о котором я смею думать, что оно было неплохим, – все это просто не позволяет мне становиться дворовым паяцем или делягой и потрошить карманы. Я хочу удивляться вместе с ним, радоваться, огорчаться, открывать вместе с ним… Только все должно быть по-честному.
Г.Б.: То, о чем выговорите, это приметы авторского, независимого кино. Такое кино может сниматься на большой студии? Ваше кино – авторское или это уже государственный мейнстрим?
Е.Т.: Что за государственный мейнстрим?! Это что такое вообще?
Г.Б.: Ну, духовные скрепы и все такое.
Е.Т.: Государственный мейнстрим, ничего себе, никогда такого не слышал. Это опять же какие-то шаблоны, лекала. Да, условно говоря, есть арт-хаус, есть коммерческое кино, есть исторические фильмы и все такое. Но все равно в любой картине я вижу автора.
Г.Б.: Но крупная, тем более государственная студия пытается оказывать влияние на творческий процесс? Ведь кто платит, тот заказывает музыку.
Е.Т.: Какое влияние? Это же все обсуждается перед запуском проекта: читается сценарий, какой-то нравится, какой-то нет, под один дают денег, под другой – нет.
Г.Б.: Ну вот на вашу картину «Шал» дали денег, и у некоторых критиков сюжет вызвал такие почвеннические аллюзии, что Шал – это президент, бараны – народ казахский, а браконьеры – олигархи, причем самые противные из них. Соблазн, наверное, возникает, писать такие сценарии, чтобы они нравились боссам на Казахфильме? Так художник и не замечает, как начинает обслуживать идеологию.
Е.Т.: Я – не официант и никого не обслуживаю! Я никому не хочу понравиться или, наоборот, разозлить. Я просто делаю то, о чем думаю, и стараюсь не врать. А то, как люди понимают мою работу, это уже вопрос к этим людям. Кто-то разглядел в Шале президента, кто-то – своего отца, и что мне теперь делать? Пусть каждый ходит к своему психиатру, а я всего лишь автор картины.
Я много чего слышу и читаю после того, как выходит та или иная моя картина. Реакцию невозможно предугадать. Поначалу остро реагировал на какие-то несуразности, с той же «Келин», когда меня обвиняли в разложении общества и из страны хотели выселять. Я давно перестал удивляться.
Г.Б.: Вообще, у вас любопытный получился путь от «Келин» к «Шалу»: от ненависти – к любви. «Келин» – это разложение, а «Шал» – чуть ли не духовная скрепа. Как так получилось?
Е.Т.: На самом-то деле это трилогия, которая была задумана давным-давно. И я следую пошагово, разворачиваю историю. Вот сейчас я закончил «Кенже» и не знаю, какой будет реакция.
Г.Б.: Думаю, понравится. «Кенже» – фильм о брате, о братстве, это так много значит для казахов, на руках будут носить.
Е.Т.: Вряд ли. Я не привык, чтобы на руках… Это три шага – «Келин», «Шал», «Кенже»; мать, отец, сын; горы, степь, город – это как бы эволюция моей нации, исторический отрезок с прототюркских времен. Здесь я пытаюсь заглянуть немного в будущее, «Кенже» – это картина о нашем будущем. Это мои размышления о том, что с нами может быть. Сюжет довольно простой – это история двух братьев, которые остались в деревне, а потом поехали в город выживать. Но я не хочу пересказывать фильм, просто повторю, что если «Келин» – прошлое, то «Кенже» – будущее.
Г.Б.: А почему будущее? Это же не фантастический фильм, сюжет реалистичный, происходит в наше время – причем тут будущее? Как будто автор сознательно хочет абстрагироваться от реальности, в которой, кстати, очень много материала для экзистенциальных драм.
Е.Т.: Не знаю, я как-то не занимаюсь актуалитетом. Вызовы времени, модные вопросы, политика – мне это неинтересно. Я пытаюсь подняться над схваткой.
Г.Б.: По-моему, это свойственно всем казахстанским режиссерам, не зря у нас больше всего любят исторический жанр. Герой, который живет рядом с нами, здесь и сейчас, никому не интересен. А может быть, под него просто не дают денег.
Е.Т.: Знаете, я не рассказываю никому свои потаенные мысли, нравится сюжет, дают деньги – снимаю, нет – сижу. Но все равно, чем бы я ни занимался, чтобы ни снимал, я говорю о сегодняшнем дне. Темы, над которыми я работаю, были злободневными и в библейские времена, и сейчас. Если ты хочешь быть всегда актуальным, то должен заниматься глубокими вопросами, общечеловеческими, а не узконациональными и сиюминутными. Мне интересен человек и его тема.
Г.Б.: И все же мне очень интересен ваш путь – от такого фрондирующего интеллектуала до обласканного властью и обществом режиссера. Как вы думаете, в какой позиции художник работает продуктивнее?
Е.Т.: Что-то я не особо чувствую этой ласки. У меня же нет никаких званий, медалей, орденов. Даже почетной грамоты нет к какому-нибудь юбилею.
Г.Б.: А хочется?
Е.Т.: Поздновато. Может быть, лет 20 назад мне эти погремушки были бы интересны. Я бы их повесил у себя на ковре и ходил по дому, наслаждаясь своей крутизной. Так что, думаю, меня надо было раньше ласкать. Сейчас уже не возбуждает.
Читать дальше здесь.