"Когда я умер, не было никого, кто бы это опроверг"
Мы услышали имя "Егор Летов" (сейчас впору говорить "бренд") как раз в тот самый момент, когда в немногочисленный, но лихой алматинский андеграунд отживших восьмидесятых пришло новое поколение - ещё советское, но уже "свободное", ряды которого ещё не были безжалостно побиты героином. Поколение, не только не видевшее "больших денег, крутых иномарок, ненужных рамок", но в силу юного возраста и среды, даже и не думавшее о таких мифах из кино. Мы мгновенно забыли прошлое, а будущее нас абсолютно не интересовало. Мы перестали стричь волосы, надели чёрные футболки "punk not dead" и повесили на грудь перевёрнутые кресты, пентаграммы и буковки "А", выходящие за границы круга.
Квартирами стали подвалы - с разрисованными стенами, закопчёнными потолками и белёсым туманом сигаретного дыма. Мы не закусывая пили дешёвый портвейн с жёлтой этикеткой, били стёкла в ларьках, матерились в голос на задних сиденьях раздолбанных ментовских "шестёрок", пинали изнутри заблёванные двери обезьянников и были безумно счастливы. Счастливы ошалело, самозабвенно и наивно.
Мы не смотрели телевизор, слушали только радио "РИК" и не существовало никакого другого мира, кроме наших бетонных дворов, гитарных аккордов, палёной водки, книг Кастанеды и запиленных кассет с квартирниками "Гражданки". Мы купались в арбатских фонтанах, плевались грязной водой, резали на руках символику свободы и смеялись над "невыносимой легкостью бытия". Сидели на раскалённом асфальте и в тысячный раз скандировали городу: "ВСЕ ИДЁТ ПО ПЛАНУ!" Прохожие со смурными, измученными переходным периодом лицами смотрели на нас с осуждением, ненавистью и жалостью.
Мы, упиваясь атмосферой кутежа, подпевали алматинским панк-группам, напивались израильской "Стопкой", разносили в крошку фаянсовое нутро туалетов и снова кричали "Аля, улю Петроград!". А потом пьяные, свободные и счастливые шли через весь город домой. Чёрная, орущая, разнузданная орда.
Внезапно девяностые кончились. Незаметно исчезли мы. Кто-то пришёл нам на смену. Но видеть их уже не хотелось. Мы пропадали по одиночке - в родных подъездах панельных коробок, на равнодушных улицах, в камерах СИЗО. "Этот погиб случайно, этот убил нечаянно". Редким удалось выжить. Они стали глянцевыми, причесанными и несвободными. Обзавелись семьями, страховыми полисами, должностными окладами и стали считать себя частью социума. Социум покряхтел, но принял блудных сынов. А в плэйлисте Летов обреченно констатировал:
"Пластмассовый мир победил.
Ликует картонный набат."
Вчера Егор умер. И это это опровергаю. Нет, он не "жив", как Цой. Но он - это мы. Его свобода - это наша свобода, пусть и безвозвратно утерянная. Мы делаем слабые попытки её найти, вернуть и прижать к себе в агонизирующем объятии. И каждый из нас всё ещё абсолютно уверен: однажды мы обязательно "уйдём из зоопарка".
Егор Летов ушёл так, как должен был. Как подобает легенде эпохи. Но мы - слишком малодушны. Разъедены молью социального положения и заражены вирусом консюмеризма. Мы так не сможем. Но мы обязательно попытаемся найти свой выход.
И быть может даже найдём его.
(с) 2008