Один из персонажей Набокова заприметил в театре старичка, который ему мучительно кого-то напоминал. Старичок был мелкий и ветхий, изрядно траченный летами. На нём был камергерский мундирчик чрезвычайно деликатного размера, да и сам он мало чем отличался от недоросля — тщедушный, малорослый и вдобавок непоседливый – шило в заднице! Извертелся весь, дерзко лорнетируюя окрестных дам, иззевался до хруста в челюстях, томно прикрывая детской ладошкой с непомерными ногтями изрядный недостаток зубов, сплетая и расплетая при этом худосочные ножонки свои, затянутые в заметно ношенные панталончики. Также имелась у него лысинка цвета печёной тыквочки в обрамлении седых кудельков и свалявшиеся, как мех на старой черкесской бурке, бакенбарды, которые в старинные времена именовались «николаевскими».
Старичок, почуявший костистою спиною бесцеремонное разглядывание, на мгновенье обернул свой сморщенный лик с неожиданно пухлыми и свежими губами, и набоковский наблюдатель был сражён внезапною догадкой: да ведь это Пушкин!
То есть, разумеется, не тот Пушкин, сражённый сорок лет назад лепажевской пулей коварного блондина, а его весьма сходственное подобие, которым прихотливая судьба наградила — невесть за что — этого закатных лет петербургского мышиного жеребчика в камергерском мундире.
Ну да ладно. Я эту картинку произвольно раскрасил, не спросясь у автора, может, где и переперчил. Тут дело в другом.
Всю истекшую неделю не стихал плач по Высоцкому. И я вообразил себе, что «шансонье всея Руси» чудом не помер в раскалённой олимпийской столице, но жительствует себе на Москве и по сей день. Каким бы мы увидели его 80 летнего? Допустим, рост его, и без того не гренадерский, укоротился б вершков на пять; залысины вторглись до темени, обойдя стороной седой кок. Он стал бы сутул, суховат, как положено старику. Брови его поредели и выцвели, лоб украсился затейливой резьбой, щёки запали и, возможно, заросли неряшливым покровом недельной щетины. Голос, полагаю, остался б всё тот же, с хрипотцой, но стал заметно одышливым, а глаза по-прежнему посверкивали из-под хулиганским прищура, но стали больше навыкате. И горчичные пятна на сохлых руках.
Но, главное, где бы мы его увидели? В баре Дома кино с Говорухиным? В президиуме съезда российской компартии рядом с Зюгановым? На Тверской бок о бок с Лимоновым? На митинге у Навального? В Грозном, в гостях у Рамзана Кадырова? В Георгиевском зале Кремля, получающим из рук Путина Государственную премию «за вклад»? Бог весть. Как бы он встретил «перестройку»? Написал бы ещё с десяток песен про парней в малиновых пиджаках? Сыграл бы главную роль в фильме «Ворошиловский стрелок»? Или, того хуже, согласился бы на продолжение Жеглова в каком-нибудь пошлейшем ремейке? Можно ли представить его гостем телепрограммы, где за длинным столом собрались бы все: жёны, подруги, дети, внуки, а за кулисами терпеливо сидела бы Марина Влади, сюрпризом явившаяся прямо из Парижа? А из другой кулисы выглядывал какой-нибудь жизнерадостный дебил, считающий себя незаконным отпрыском великого барда, и вот сейчас он узнает приговор ДНК и, независимо от результата, будет долго и слюняво обнимать «Семёныча», и пустые глаза малахольного телеведущего нальются маслянистой влагой тошнотворной умильности.
«Пусть впереди большие пер-р-емены, я это никогда не полюблю!» — проревел Высоцкий незадолго до смерти. Не случайно же. Впрочем, кто теперь знает.
И — довольно спиритических сеансов! Что за странная затея – беспокоить тени великих иммортелей? Не угодно ли всмотреться в будущее и, напрягши ум, наморщивши чело, вызвать из него пока ещё безвестного и безымянного гостя? Это вам не с тарелочками жульничать! Это с кондачка едва ли получится, тут нужен аппарат посложнее, чем круглый и скрипучий стол, закапанный копеечными свечечками.
Например, киноаппарат.
Кириллу Серебренникову с помощью люмьеровского ящика удалось добыть образец человечка, который вот-вот вылупится из яйца жизни.
Иллюстрация: kinopoisk.ru
Фильм называется «Ученик». Вышел в свет в конце прошлого года и уже успел что-то, где-то завоевать там, у самого лазурного моря. Но сие не суть важно.
Главный персонаж картины действительно ученик-старшеклассник какой-то российской, но не московской (что важно) школы. Однако себя он полагает учеником Христа, не расстаётся с Библией, осыпая всё вокруг зёрнами её мудрости. Вернее, не осыпает, а с ненавистью и силой прицельно мечет цитатами, как пригоршнями гранитного крошева, хлещет ими по нимфеточным телам одноклассниц, купающихся в бикини, а потом плюхается в одежде и башмаках в школьный бассейн – это лишь один из его непрерывных перформансов. На уроке биологи, где учительница пытается посвятить школьников в тайны безопасного секса с помощью морковок и презервативов, устраивает погром, раздевшись догола, срывает занятие. Начинается непрерывная череда педсоветов, где, странное дело, почти все учителя и директриса впридачу (которая, кстати, пришла в ярость от огородных фаллоимитаторов), начинают незаметно для себя переходить на сторону взбунтовавшегося подростка, инстинктивно чуют его колючую правду. И даже когда он ночью приволок в школу и приколотил в актовом зале огромное распятие, на котором и в самом деле можно казнить человека, ему это также сошло с рук, а ночные охранники неловко и боязливо осенили себя крестным знамением.
А в чём можно упрекнуть неистового неофита? Что он видит вокруг? Да ничего особенного, строго говоря. Провинциальный быт, серые будни, плебейские нравы. Учительница биологии почти открыто сожительствует с физруком, милуется с ним на каком-то дичайшем пляже, где вокруг купаются её же ученики. Гогочущие отроки издеваются над его несчастным одноклассником, сухоногим от рожденья мальчишкой, засовывая его с головой в помойный бак. Строгий юноша не жалует снисходительностью и мать свою, называя её блудницей, поскольку она разведёнка, да и православному батюшке, который ведёт в школе елейный факультатив, достаётся. Вы, говорит ему мятежный адепт, слепили себе удобного Бога, который всё простит. А Христос пришёл к людям, чтобы дать не мир, но меч! Погодите, он скоро нальётся нешуточной силой и этот меч отыщет. Уже отыскал. В финале картины он убивает, лжесвидетельствует и устраивает свой маленький Холокост.
Зовут его Вениамин. Это библейское имя одного из сыновей Иакова. «Вениамин, хищный волк, утром будет есть ловитву и вечером будет делить добычу», — говорит о нём отец. Странно. Ни о ком из своих сыновей этот библейский патриарх не отозвался столь загадочно. Но имя говорящее.
В этом персонаже всё достоверно, всё узнаваемо: сумрачный лик юного скопца, эпилептическая, с пеной у рта горячность непрерывных обличений, срывающихся на кликушеский фальцет, пружинистая, волчья напряжённость, подобная кнопочному ножу, всегда готовому блеснуть безжалостным жалом. Полагаю, что, скорее всего, такими были ранние христиане, которых бросали в клетки с хищными зверями. Эти страстотерпцы и мученики приходят из далёкого прошлого, но они всегда молоды, Их невозможно состарить силою воображения, потому что у них не бывает старости, как нет её у большинства солдат на передовой. Неважно, кто в их атакующей цепи: народовольцы-бомбометатели или чекисты в пыльных шлемах, или боевики «Красных бригад», или стрелки «Фракции Красной Армии», или сегодняшние камикадзе, убивающие ножом, пулей, динамитом, колёсами грузовика – неважно. У них нет этнических или религиозных различий. Они – взбесившиеся щенки чабанских собак, они нападают на своих изолгавшихся пастырей и режут почём зря блеющих от ужаса жирных овец и молчащих от ужаса ягнят.
Вот на этом фильме Серебренникова кто-то присобачил жанровое тавро «арт хаус». Экий вздор. Потому что эта картина – онкологический диагноз с весьма неблагоприятным прогнозом. Но кто из нас пойдёт к врачу за такой жуткой справкой? Лучше уж как-нибудь. Лучше вытянуть из эфирного небытия парочку мертвецов, которые беседуют с мертвецом, отдавшим концы чуть раньше. Этим лежалым товаром стыдливо заполнены второстепенные каналы ТВ. И наш мозг.
Именно поэтому ленту Серебренникова «Учитель» посмотрело в кинотеатрах России чуть больше 50 тысяч зрителей. Это примерно в пять раз меньше, чем население Калининграда, где снимался фильм.
«Спите себе, братцы, все вернется вновь, Все должно в природе повториться. И слова и пули, и любовь и кровь. Времени не будет помириться».
Ах, Булат Шалвович, если бы вы знали. Уже давно кончилось время примирения.
«Спите себе, братцы, — все придет опять: новые родятся командиры, новые солдаты будут получать вечные казенные квартиры…»
Бесконечный тупик.
***
© ZONAkz, 2017г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.