Предлагаю вниманию свой рассказ.
Мне было десять, когда я попал в первую оперативную разработку.
В кинотеатре «40 лет Казахстана» шел фильм «Даки». Там одного сбросили в яму с острыми кольями. На уроке я нарисовал эту сцену карандашом и дал посмотреть сидевшему за мной Витьке Бибикову. Тот добавил к пронизанному на кольях телу болт между ног.
Посмеялись, и я положил бумажку в карман.
Вечером пошел на каток. Он находился раньше напротив и чуть правее сегодняшнего Французского центра. У меня были свои «дутыши» и я катался до наступления темноты.
В это время пришли дружинники с красными повязками и отвели меня в опорный пункт.
Обыскали и нашли листок с рисунком. Личность мою они установили и знали, что я сын известного в городе партийного деятеля.
Кто-то привел понятых, и главный дружинник с комсомольским значком на свитере, заставил меня написать под рисунком: «Изъято у Альмухаметова Марата». Понятые тоже подписались.
Мне объяснили, что теперь я на особом учете и опозорил своего отца. Находясь в реальном депрессняке я побрел домой, позвякивая дутышами.
Долго я ждал в страхе, что за мной придут. К этому времени меня записали в кружок баянистов. Я ходил на уроки к учителю музыки Николаю Евстафьевичу во Дворец пионеров.
Он учил меня распевать песенку «Учил Суворов в лихих боях, держать во славе российский флаг…» и еще, колыбельную Гурилева, кажется.
Я сбежал от баяниста. Попытка обучить меня математике под руководством старого тощего репетитора, тоже не увенчалась успехом. Он пытался со своей интеллигентной старухой угостить меня мутным плиточным грузинским чаем.
Я не стал пить чай и сбежал. Вообще, самое первое мое бегство было из детсада. Потом я еще сбегал с новогодних елок.
Меня везде поставили на учет и часами душили в учительской.
Директор школы – жена высокопоставленного коммуниста, который скрытно покровительствовал моему отцу, заламывала руки и выговаривала мне на родном языке, что я пропащий человек. Я молчал.
От армии сбежать не удалось. Меня выловили сотрудники военкомата и отвезли прямиком в аэропорт. Перед трапом солдафоны злорадно напутствовали: «Вот там тебя сынок обкомовский, научат родину любить!»
Я прилетел в Хабаровск, а оттуда через две недели меня отправили в Свердловск. Там я полгода служил в пожарной учебке. Было тяжко.
Но я запоминал обидчиков и через пять месяцев начал их жестоко бить по одному. Сержанты поняли, что со мной шутить не надо. Один раз они напали на меня вдвоем, но я вырубил их жестоко. Мой друг - грек Юра Васильев из Нальчика сказал, что не ожидал, от меня такой дерзости.
Я получил звание младшего сержанта и ждал отправки в войска. Однажды ночью вместе с другом Сашкой Сухаревым из Иркутска мы попытались затариться вином на местном виншампанзаводе.
Как только перелезли через забор, нарвались на сторожа – ветерана войны, вооруженного ружьем. За это нас постригли наголо, а меня еще разжаловали в рядовые. Повезло, что не посадили за покушение на кражу.
Меня отправили в Елань. Это таежная глухомань. Стройбатовец Таймураз посочувствовал мне: «Держись братишка, в гиблое место тебя отправляют».
Я приехал в Елань морозной ночью. Вылез из общего вагона и тут же встретил патруль, который меня и доставил в пожарную команду.
Увидев на мне офицерскую шапку и форму из ПШ, (полушерстяная) пожарники, их было 12 человек, обомлели. "Ты чееее, забурел савсем, маладой?!!" - раздались недовольные голоса.
Но я не боялся и держал под подушкой складной нож.
Во время первой же ночной пьянки они решили поднять меня с постели. Я не спал. Надел сапоги и тут же подсечкой сбил с ног того, кто был впереди. Раз пять со всей силы ударил его сапогом по голове, а потом с ножом в руке бросился на других. Они отступили и затухли.
Через месяц-другой я сломал одному из них челюсть, а второму истыкал всю голову рукояткой ножа. Он две недели жил в пожарной башне. Так я захватил власть в пожарной команде.
Летом приехали новобранцы из Кабардино-Балкарии и я подружился с ними. Балкарцы при первой же возможности приходили ко мне в команду.
Вскоре балкарцев отправили в полевой лагерь. Там они поломали весь призыв и жили в отдельной палатке. Один солдат по фамилии Хандрыга написал на них жалобу в особый отдел. Возбудили дело за неуставные отношения и двоих балкарцев отправили под стражу на гауптвахту.
В особый отдел поступила оперативная информация, что я причастен к «преступной деятельности» балкарцев.
Начальнику пожарной команды «довели», что меня надо упаковать на гауптвахту для оперативной разработки.
Начальник приказал, чтобы я сдал в прачечную белье. Он знал, что это не канает. Я поручил бойцу по кличке «Октябрь». Но это была постановка. Начальник потребовал, чтобы узел с простынями и наволочками отнес я. За отказ от выполнения приказа командира, меня посадили на гауптвахту.
Когда завели в пустую камеру для оформления бумаг, офицер спросил: «Как дела Альмухаметов?» Я молчал. Он пришел в ярость и закричал: «Да мы твой гребаный чуркестан грудью защищали, а ты служить не хочешь?»
Помощник начальника гауптвахты, - знакомый солдат, предупредил, что это разработка и ко мне подошлют целевого агента литовца.
Литовец с ходу приклеился и на ломаном русском жаловался, как плохо жить в СССР.
Короче, внутрикамерная разработка провалилась. Время от времени я общался с балкарцами через окошко в двери камеры. Их не пускали даже на прогулки. Они сидели в одиночках и заболели чесоткой.
Во время строевой, начальник гауптвахты старший лейтенант Андреев сказал мне: «Боец, а почему сапоги не чищенные?» - «Где? - Покажите?» - ответил я. Он злобно выругался и сказал: - «Трое суток ДП!» На гауптвахте я пробыл две недели.
Балкарцы не дали против меня показаний. Нузур получил три года зоны, а Зейтуна направили на два года в дисциплинарный батальон.
В той или иной мере меня разрабатывали всегда.
Года два назад звонил балкарцам. Один живет в Верхнем Чегеме, другой в Тырнаузе. Живы-здоровы, обрадовались. В гости зовут.
Собираюсь. Мечтаю собственными глазами увидеть заснеженные вершины Чегема, отведать настоящий айран и хычины с сыром.
Это сладкое слово - Свобода.