Эта запись, конечно, больше напоминает художественный рассказ, однако выдуманного в ней ничего нет - все нижеописанное имело место быть прошлой зимой с другом семьи, майором запаса, в одном из алматинских пригородов.
...Дым из труб поднимался в небо ровными столбиками, так и зазывавшими домой, в уют и тепло, туда, где изо рта не идет пар и нос не краснеет от холода. Эти столбики служили маяком уставшему и замерзшему путнику, пробивавшемуся сквозь сугробы и обжигающий ветер к своему очагу пару столетий назад; сейчас, в век смартфонов и массового отупляющего сидения в офисах, как ни странно, эти порождения продуктов сгорания не потеряли своего смысла, особенно в тех местах, где нет бетонных коробок и многополосных магистралей.
Именно в таком месте и жил наш герой: в небольшом поселке-спутнике мегаполиса. Получался странный феномен – вот вроде он, огромный, дышащий выхлопными газами и бросающийся вечно злыми взглядами своих жителей город, а потрясись полчаса в грязном автобусе – и города как ни бывало, словно растаял в собственном смоге, перед глазами – тихий и уютный поселок, полудачный, полу некогда совхозный. Всегда наш герой своим внимательным глазом замечал эту чудесную метаморфозу, радовался ей всей душой, возвращаясь после нервного трудового дня домой в своем автомобиле… Впрочем, об этом самом герое стоит рассказать подробнее.
Он был невысокого роста, сухопар и жилист, лысоват; не так давно он разменял шестой десяток. Вроде бы среднестатистический дядька, но почему-то чувствовалась в его лице некая едва уловимая уверенность и спокойствие, и было с чего: двадцать с лишним лет он отслужил в рядах Советской Армии, побывал в Нагорном Карабахе, дослужился до майора и вышел на пенсию. Может, удалось бы ему и полковником стать, но вот беда – не умел он прогибаться и лебезить, хорошо это или плохо… Потому, наверное, и ушел, хотя время было – о-го-го! – «лихие девяностые», когда многие служивые себе, распродавая Родину, сколотили весьма нехилые состояния. Однако, о своем уходе он ни разу не пожалел, ибо был из того числа военных для которых, отбрасывая всякий пафос, офицерская честь была не фантиком. Да и там Чечня началась, наверняка попал бы туда – а как потом жить дальше, увидев все эти кошмары?.. И так хватило, не приведи Господь никого…
Итак, будем звать нашего героя просто майором (тем более, что так его зачастую и называла большая часть друзей и коллег). Так вот, в тот день возвращался он домой не на машине, а в тесной пахучей маршрутке – машина уже который день стояла на СТО, незадачливые автослесари, как это у нас частенько бывает, больше ломали, чем ремонтировали. Несмотря, однако же, на все «прелести» передвижения в общественном транспорте, майорне жаловался – он вообще никогда не жаловался, - а даже получал удовольствие от своих пеших возвращений домой. Мороза он не боялся («Под Сургутом было в три раза холоднее»), а расстояние от остановки до родимого порога (итого – пара километров) преодолевал как рота десантников во время марш-броска. Вот и на сей раз он резвым шагом шел по хрустящему снегу, успевал при этом курить и мечтать о наступлении весны…
…Узкие кривые улочки поселка мелькали в глазах и оставались позади. Могучие лапы отталкивались от земли с поразительной силой и прыжками уносили мохнатое тело от порванной, безвольно распластавшейся по снегу цепи. Волкодав Бонд ликовал: он был на свободе. Сколько он чувствовал в себе сил! Вот он, здоровенный, четырехлетний пес, наконец, вырвался из своего извечного заключения. Кровь его кипела, все встречные шавки в ужасе разбегались, завидя его морду еще на соседней улице. Он ощущал себя настоящим королем, властителем этих мест. И, право, кто же сможет бросить вызов ему, чьи предки отбивали у степных волков охоту даже подходить к овечьей отаре?..
Майор бодро шагал, дом становился все ближе и ближе. В голове крутились легкие и приятные мысли о предстоящих весной «раскопках» в саду и о посадке различных культур, о необходимости наконец сладить забор покрепче, о превратностях взаимоотношений с соседями и о прочих житейских делах. Порой их течение прерывало негодование майора при виде какого-нибудь неустроенного, полузаброшенного участка – его основательная натура буквально вставала на дыбы в таких ситуациях; при этом, справедливости ради надо заметить, что майор вполне мог ездить летом на зимней резине или даже наоборот; такова уж суть человеческой натуры – видеть недостатки в других и не обращать внимания на свои собственные… Однако, совершенно неожиданным образом оборвалось это лирическое отступление: майор завернул в свой родной проулок и встал как вкопанный; рука с остатками сигареты замерла на полпути ко рту; в блекло-голубых глазах отразились крупные желтые клыки волкодава…
Они встретились взглядами. Крупные, налитые кровью глазища в незапамятные времена одомашненного, а ныне вновь вернувшегося в лоно диких инстинктов животного выражали настоящее торжество его силы и жажды показать ее. Правда, майор показался псу мелковатым – мол, такой станет легкой добычей и вряд ли победой над ним можно будет гордиться. И, действительно, сухой невысокий мужчина рядом с огромной собакой выглядел совсем невнушительно и, в общем, обреченно. Это раззадорило Бонда, и он не бросился сразу, а начал плавно переступать от одной стороны улицы к другой, постепенно сжимая свое полукольцо.
Сигарета в руках майора тем временем упала в снег, коротко и яростно шикнув, во рту пересохло. Но вместо испуга в голове майора вдруг сверкнуло и словно материализовалось давнее воспоминание: вот он, еще недавний курсант, молодой и задорный; а вот – солнечный зимний выходной и зоопарк одного из сибирских городишек. Рядом – такие же молодые друзья-офицеры, лица их расплываются от совместно выпитой водочки – выходной ведь! Вдруг – совсем рядом, в паре метров – здоровенный тигр, облизывающийся после трапезы. Кто-то из друзей бросает: «А погладить слабо?». Другой отшучивается, мол, сам гладь, а майор (будущий, разумеется) берет и перелезает через перила, к самой клетке, наклоняется и просовывает голову между прутьев… Глаза тигра – как все ясно вспомнилось! – крупные, янтарные, и не злые совсем, а словно говорящие: «Такой же ты, брат, как я – всю жизнь будешь в погонах как в клетке»… Потом – короткий, ленивый взмах лапой, и майор откачнулся, тигр рыкнул, из-под офицерской шапки тонкими струйками потекла кровь. С тех пор и остались прямо на лысине у майора три тонких, ювелирных шрама… И ведь не страшно было, ни капля, а даже как-то весело, что ли!..
Внезапно воспоминание оборвалось и сменилось оголенными клыками волкодава уже в паре метров от майора. В его голове мелькнуло что-то вроде «на тигров ходили, а тебя уж…», рука в кармане нашарила увесистую связку ключей от дома.
В этот момент Бонд прыгнул; в его прыжке было столько же мощи и красоты, сколько уверенности в своей неминуемой победе. В разлетавшемся в стороны снеге сцепились в схватке собака и человек – не иначе, как символ вечного противостояния природы и цивилизации.
Челюсти пса щелкали, все приближаясь к горлу, лапы сдавливали грудь, когти вырвали снопы пуха из куртки. Но не был бы майор майором, если бы струсил и сдался: левой рукой он намертво схватил горло собаки, а правой, выставив самый длинный и острый ключ, начал наносить короткие, но сильные удары псу в бок и в шею. Волкодав словно и не замечал их, а рукава на куртке майора тем временем уже превратились в ошметки смешанной с кровью ткани.
«Неужели все? Тигр не загрыз, а тут пес какой-то…» Глаза огромной кошки вновь мелькнули в голове.
Эта мысль обозлила его, и он ударил так крепко, насколько мог в своем незавидном положении. Получив особенно сильно, до кровавой раны, ошарашенный Бонд на миг отпрял отна удивление крепкого, извивавшегося человека. Майор не преминул воспользоваться успехом и ловко наскочил на ошеломленного пса…
Миг, летящий снег, четыре глаза смотрят друг на друга с первобытной ненавистью.
Теперь уже майор придавил пса к земле и, соединив на его шее свои жилистые, испачканные кровью руки, начал душить волкодава.
Мгновенно налитый кровью взгляд могучего пса утратил былую самоуверенность. Язык вывалился, из разинутой пасти начал звучать сдавленный хрип. Майор давил все сильнее, обезумевший от ярости схватки. Еще немного, и…
Собрав все свои силы, пес брыкнулся, толкнулся всеми лапами, вырвался из сжавших его стальных человеческих рук и, поскуливая и похрипывая, ринулся бежать.
Скорее отсюда, скорее. Это не добыча, это убийца.
Но и майор рассвирепел, попытался бежать за псом – куда уж там, вся сила животного теперь ушла в лапы! Тогда отставной вояка в несколько прыжков преодолел остававшееся до дома расстояние, ворвался в дом и начал шарить по шкафам в поисках чего-нибудь острого. Попалась только отвертка. Майор уже собирался вновь бежать на улицу, но тут их кухни выскочила взбудораженная жена.
Легко представить ее испуг и недоумение: куртка на муже изодрана, в кровавых пятнах, в руке отвертка, лицо перекошено гневом. Однако она сумела взять себя в руки, дозналась о произошедшем и, таким образом, спасла жизнь незадачливому волкодаву – разъяренный майор успокоился и остался дома.
Некоторым временем позже майор нашел хозяина собаки и очень вкрадчиво поговорил с ним о преимуществах вольеров в сравнении с ржавыми цепями. Бонд же, вскоре после своего бегства вернувшийся домой, завидев майора поджал хвост, заскулил и забился в будку.
Когда майор уже собрался уходить, извинявшийся хозяин добавил:
- А вообще спасибо вам… Псина дурная была, а теперь сидит, хвостом машет, лишний раз не залает…
Майор ничего не ответил, побрел домой, а в голове все же пронеслась мысль, что в своей очередной маленькой войне он победил.