Это было давно, в стране ор-Домино, в городе Нью-Гамно, где колбасу ели ложкой, а суп хлебали вилкой, царя звали Данилкой, псаря - Пашкой, а писаря – и вовсе Машкой.. А царицу Ольку кликали Молькой, тихонечко только, сидела она на улье, и завидовала доярке Уле, пусть она простая сельчанка, зато не сохла у нее мочалка.
С царицыной же ряшки облезла краска... Это еще не сказка, а присказка пока. Думаешь, коротка? Тогда понюхай мочала и начни читать сначала.
Царь читал баяны и крутил кукиш в кармане, а царица косила оком, обливалась прокисшим любовным соком и ходила боком с тройным подскоком.
Ведут в ту страну четыре дороги, на пороге вытирайте ноги, а лучше не вытирайте, а со всех ног удирайте: стоят у дверей двое тупарей, одного зовут Дондон, а другого – тоже. Ну, не совсем так, но - похоже. У каждого булава как свиная голова – как выдаст бан, лет пять звенит жбан, как даст по башке, так и уедешь на горшке. На горшке ехать тряско... Это еще не сказка, сказка будет впереди, не минусуй, погоди.
Дело было встарь. И жили царица и царь, а так же их подданные – в голову все долбанные. Во всем вроде благодать, только счастья не видать - докучает им соседняя деревня Дразнилия, где всего в изобилии: на газонах не трава, а обидные слова, на ветвях не абрикосы, а дурацкие вопросы, в небе не галки, а обзывалки. Самих жителей-дразнителей хлебом не корми - дай посмеяться над чужими людьми. Подходят строем к границе и начинают дразниться: "Дураки, дураки, у вас уши как пеньки, ноги кривоватые, руки крюковатые!"
От такого поношения у царя с царицей портятся отношения, пахари не пашут, плясуны не пляшут, косари не косят, носари не носят, куховарки не варят, кухожарки не жарят, маяки не маячат, а все горько плачут: "Ой стыдно нам да обидно нам!" До того стали обижаться, что решили на войну собираться: "Не все вам, дразнилам, веселиться, придется и слезами умыться!"
Жил при царской кухне евнух гнилой и тухлый, стар он был, и пер, он с царем перетер, договорился с царицей, да подрядился один от дразнил отдразниться.
Подъехал он под стены деревенские, достал из-за пазухи какашки здоровенские, начал он ими в деревеньку кидаться, и стал ответа вражеского дожидаться. Вот отворились ворота и выступила дразнильского войска рота, а в роте той человек пятнадцать, а может, двадцать, а может, и один - о том не знает никто ни един. Стали они по-своему сражаться - дразниться и обзываться:
Евнух, евнух, бегемот,
Чем набил себе живот?
Позовет его царица -
Евнух в двери не пройдет!
Обидно, правда, жора? Евнух вовсе не толстяк и не обжора, он просто жирный - потому и сильный. Да не больно мозговитый. Не найдет слов для ответа - и то не то, и это не это. То сковородкой хлопнет, то сапогом топнет - того гляди, терпенье лопнет. А дразнильцы его не боятся, пуще прежнего глумятся, самого царя-батюшку не щадят, напраслину на него возводят:
У царицки и царенка
Вместо трона – стул-плетенка,
Вместо мантии перина
Старый евнух вместо сына!
Тут уж евнух не сдержался - с места сорвался, весь обрыдался, текут слезы в три ручья - пострадала вся семья: и папа, и мама! Ужасная драма! Согнал с лица улыбку, подобрал тухлую рыбку, какашками блеванул и прочь рванул - бежит, аж земля дрожит! А дразнильцы хохочут во весь рот, выбегают из ворот задом наперед и оглушительно салютуют врагу, разбитому в рагу...
Сидел я там на горке, просил помидорку, а мне дали огурец - еще сказке не конец. Была у царя Дразничина еще одна личина, симпатичная, право, тишайшего нрава, на редкость добра, на славу мудра, на диво красива и ничуть не спесива. Она в башне скрывалась и никогда не обзывалась, никому не открывалась. А откроется кому? Ну конечно же тому, кто в ответ на обзывалки не возьмет в руки палки, не станет ни драться, ни слезами заливаться, ни в ответ обзываться, зла не покажет, а спокойненько скажет: "Кто обзывается, тот сам так называется!" Вот он-то будет молодец, а нашей сказочке конец!