- Пап, а можно мне покачаться на качелях? – спросил я, смотря на человека ставшего мне отцом по случайности. Он был огромным, с трудом проходил в дверные проемы разрушенных домов, в которых мы иногда ночевали. Я всегда его спрашивал: “Где наш дом?” – а он говорил, что мы идем к нему, просто он далеко.
- Нет сынок, нам нужно идти дальше, – сказал он, убирая какой-то щелкающий прибор в карман своего плаща. Жаль, это были первые целые качели за долгое время нашего пути.
…
Я проснулся от странного шума, словно какой-то зверь пытался содрать кору с дерева своими острыми когтями. Знакомый шум, так часто пугающий меня по ночам. Рот мой был зажат огромной шершавой ладонью отца. Он прошипел мне в ухо: “Тсс…” Так мы лежали, пока шум не удалился. Пока не стало безопасно. Хотя папа всегда приговаривает, что теперь безопасно не будет нигде.
- Не стоило ложится на улице, нас тут очень легко найти, – сказал великан, вглядываясь в темноту. Все таки он прилег, укрыв меня своим плащом, так как костер мы почему то не разожгли.
…
Сегодня мы вышли с огромного кладбища (так отец называет города, точнее то что от них осталось). Перед нами раскинулась огромная пустыня. Она мне не нравилась. В городе мы прятались в подземных переходах, в уцелевших или полуразрушенных домах. У нас всегда были стены и крыша над головой, отец учил прятаться именно в таких местах. Впереди нас ждала лишь открытая опасность.
- Мы скоро придем домой, – попытался ободрить меня папа.
По его голосу я понял, что проснусь ночью от страшных звуков еще не раз.
Как бы ни было опасно, но такие переходы через пустыню я все же любил. После них отец расслаблялся и разрешал мне качаться на качелях, гулять по городу, немного отходя от своего защитника дальше, чем обычно. Я мог бегать за синекрылыми бабочками, режущими руки, если ловить их без перчаток. Мне нравится, как серая пыль поднимается из-под ботинок при сильных шагах. Такая же, остается после наших костров, вот только если она попадала на одежду, то тут же размазывалась по ней и отряхнуть ее было сложно. Но мне не нравился хруст, если я наступал на кости. Отец говорил, что это кости животных, которых раньше здесь было много, сейчас же почти нет. Но те, что остались, обычно встречаются ночью и будят, издавая страшный шум, скребясь в стены, пытаясь найти тебя.
…
Мы завтракали в маленьком домике, две стены, половина потолка, который опасно скрипел. Я грелся у костра. Так соскучился по его треску: в пустыне разводить его отец запрещал. В мареве пламени догорала найденная табуретка и пара книг, отобранные у меня и заботливо брошенные в огонь. Отец не давал мне читать книги и ничего не рассказывал о том старом мире, еще целом и безопасном, где я мог гулять, купаться, ловить бабочек голыми руками.
Я не знаю, откуда отец доставал припасы, одежду и свои приборы, но я был рад тому, что не голодаю. Иногда мы видели другие группы людей, папа уходил к ним, а я оставался у лагеря. Возвращался он сразу или же через какое-то время, но всегда с едой. Иногда раненный, иногда абсолютно здоровый, но его одежда была вся в крови. Он не объяснял ничего, а я не спрашивал. После таких встреч он выглядел очень усталым и злым. Хотя был ли он добрым? Почему, найдя меня в старом, ветхом домике, прячущимся в шкафу от страшного зверя, скребущегося в дверь, спас, забрал с собой и предложил звать его отцом.
…
Я уже устал от нашего пути. Тушенка надоела, мне хотелось конфет, чистой воды почти не осталось. Спать в этой серой пыли, пахнущей гарью и ждать, когда ночью я проснусь от пугающего шума, стало такой обыденностью, что не вызывало никаких эмоций. Иногда я хотел, чтобы зверь нашел нас. Я перестал спрашивать у отца, сколько еще идти до дома, ответ я знал. Мне даже начало казаться, что обещанные папой целые, чистые дома, деревья и тихие ночи не реальны, а песок и руины теперь всюду.
…
Я снова проснулся от скрежета когтей. Мы были в переходе. Отец свалил весь мусор, остатки мебели и куски стен так, чтобы к нам было не добраться даже зверю. Давно я не слышал скреб так близко, буквально в паре шагов, за частью шкафа, так удачно превращенного в баррикаду, но не столь крепкую как хотелось. Когда шкаф начал разваливаться и в трещине показалась когтистая, облысевшая лапа размером с отцовскую руку, я закричал. Но между нами тут же возник папа, оттолкнув меня. В полумраке ничего не было видно, костерок уже догорал. Я лишь слышал возню, рычание и сдавленный крик боли. Папу явно пытались утащить. Держась из последних сил за арматурину, торчащую из стены, он повернулся и крикнул: “Все будет хорошо сынок! Ты найдешь дом!” После чего с хрустом скрылся за горой мебели. Наступила тишина, лишь где-то сверху шипение дождя, сжигающего любого неосторожного путника, страшного зверя или отчаявшегося маленького мальчика, потерявшего защиту, надежду… папу. Я впервые не поверил человеку, которого так долго называл отцом.