2.07.2011
Cтрочки книги на мониторе расплываются в пятно. Суббота – не самый удачный рабочий день. А если подумать о том, что впереди еще рабочее воскресенье, то становится еще грустнее. «последний рывок» - мама любит говорить именно так. Этих «последних рывков» с ее подачи было настолько много, что сомнительно ожидать действительно последним.
Цепь событий, крепко связанных между собой.
А потом будут три выходных дня, в которые уместится все: загородная поездка, пляж, темные очки, концерт классической музыки и шикарная генеральная уборка.
А книга хороша. Своей манерой описания Вишневский сильно напомнил Сафона. Сафон пишет в темно-синих тонах, Вишневский – в грязно-желтых. Грязно, потому что жизненно. Не прикрыто красивостями. Больно, остро. Кому, если не мне понять всю остроту и боль истории романа по переписке?
Ведь это так неважно – видел, не видел. Ты читаешь, и мысленно видишь этого человека. Ты видишь его.
А невозможность прикоснуться к человеку прямо здесь и сейчас только добавляет остроты и заставляет ценить любую возможность посмотреть в глаза дорогому человеку.
Суббота. Утро. Слепящее солнце. По дороге на работу я вдруг начала думать о жизни в ее многообразии, комплексе, яркости.
Все события следуют один за другим, но не составляют при этом цепь.
Это – разделенный на квадраты пол с подсветкой. Наступишь на такой квадрат, и он вспыхнет под твоими ногами. Сделаешь еще один шаг, и загорится новый.
Так и в жизни – тебя заполняют те события, к которым ты поворачиваешься. Их абсолют важен лишь до той поры, пока не сменится новым абсолютом, созданным в твоей голове.
Я могу думать о работе, рассуждала я утром, трясясь в автобусе, но ничто не мешает мне вспомнить о матери. Маленькой племяннице или будущей поездке за город. Характер мыслей сразу меняется, меняется мое выражение лица, губы уже не так плотно сжаты, а плечи расслаблены.
Жизнь – это какой-то сложный единый механизм. Голодные дети Африки приходят тебе на ум, когда ты хочешь себя приободрить, но они существуют всегда, а не только в тех случаях, когда ты о них вспоминаешь. Это – дальний квадрат твоей комнаты. Ты редко на него наступаешь.
Где-то прямо сейчас над выжженной пустыней поднимается солнце. Где-то по небу плывут белоснежные облака. Кто-то щурится, глядя на них.
Ты – тоже квадрат. Квадрат, песчинка, пылиночка огромного мира. И ты тоже иногда вспыхиваешь для кого-то, когда к тебе поворачиваются.
Что до абсолюта, то без него становится скучно. Для меня абсолют – это густо усыпанное звездами небо. Ты смотришь, и понимаешь, что песчинка – не ты, а
Целая твоя планета.
И все заботы, проблемы, переживания не уходят даже на второй план. Они растворяются в ничто.
Есть небо. Космос. И какая космосу разница до одной доли песчинки, как мне до одной двадцатой доли секунды.
У Рея Бредбери есть рассказ о маленьком мальчике, который неудачно прошел через машину трансгрессии. Машина трансгрессии, моментальных перемещений, была изобретена очень удачно и вызвала восторг во всем мире. Единственным условием при ее прохождении было закрыть глаза. Никто не знал, что произойдет с человеком, если он не выполнит этой инструкции, но все зрячие животные, прошедшие через машину, неизменно умирали.
Один мальчик был слишком любопытен. Одна секунда – время, затрачиваемое на прохождение машины и перемещение. Одна секунда с открытыми глазами. Мальчик вернулся живым, но никто не мог его узнать. На том месте, где должен был появиться обычный ребенок, лежал абсолютно седой старик, который хохотал во все горло, сумасшедшее и зло.
-Вы хотите знать, что там? Там вечность!
Целая вечность, упрятанная в одну секунду.
Гораздо лучше смотреть на звезды.
Темнота неба, усыпанного гроздьями светящихся планет. Мой абсолют.
Письмо – открытое, вверх. Кому же?
Тебе.