Как бы я писал, если бы был женщиной? Уорхолловский эксперимент - не судить строго.
Ремарка. Леди, ну неужели бэгбедер - единственный, кем ограничивается ваш литературный кругозор содомии? Отчаянно прошу, пытаясь высмеять мой блоггерский талант, сравнивать меня с буковски.
Check one two. If I were a girl:
Я это конец прекрасной эпохи. Прозрачные стекла всегда собирают много пыли. Стоит провести пальцем, и он, указательный , уже сливается с саксофонистами, черными, трахающими женщин скрипичными ключами к сердцу, проходящему через желудок.
Она сидит за столом, залитым изнасилованиями. Играет в пост-советскую рулетку. В этой игре все полагается делать быстро. Время обугливается. зеленые занавески зажигают светофор, но никто не идет.
- твоя мама живет в Израиле! - сказал человек, который стоит меньше ужина в GQ.
- моя мама умерла. - врет она, и под глазами появляется утренняя слеза. - бойся мертвых, они утащат твои пальцы. Что мы можем без наших пальцев? Алгебра отвечает на вопросы, но ты спроси именно этот.
Кто то потерял вдохновение. Я - конец прекрасной эпохи. Вижу, как высокий мужчина наклоняется, чтобы поднять его. Это правило пяти секунд. Если муза падает, то можно ее поднять и положить на блюдо. Съедят, держа вилку в левом глазу, нож в правом, тщательно пережевывая, иначе мозг не сварится и заворот. Когда мысли заворачиваются в кишки доктор расстанавливает нас по хильфенгеру.
Я - конец прекрасной эпохи. Учу играть людей в пост-советскую рулетку. Огнестрельное. По крыльям бабочек. Иногда хочется убить что то прекрасное. Что то не вечное. Один день живущее. Метко стрелять по мимикрированным конечностям бывших узниц собственного кокона.
Водки ей в кровь, и она уже спит. Он стоит рядом, пьет из вены ее водку. Шпильки больно создают вавилонские башни, спасают от мыслей. Царапают кожу головы, эти шпильки. Кто-то вынимает их, одну за одной, маленькие воины красоты. Капли утренней уже стекают по шее, запекаются в районе лопаток. В детстве нам привязывали левую руку к стулу, чтобы мы не умели писать и говорили "сядь ровно", наверное для того, чтобы именно в эту ночь она не могла держать вилку, чтобы кровь стекала прямо, не было иллюстраций вдоль позвоночника. Шпильки - это кисти, и рисуют они красками вытекающими из черепа, как следствия чего-то не вечного. Один день живущего.
Думаешь мы сегодня умрем?- спросила я, прекрасно зная, что ты как реквием по интегральным зависимостям, можешь ответить не на все мои вопросы, предпочитая блондинок, которые прекрасно читают стихи на каталонском. Они, упитанные, как картины Рафаэля. Они плевали на правила нанесения макияжа, они плевали на маски, которые я рисую каждое утро. Но я не могу, ведь мы находим оправдания уродствам, всегда ищем. Разбуди меня, когда она уедет на тот свет. Я отдам все свои ценности ей на билет. Кто поменяет гордость па один конец? Кто поменяет учтивость и смелость? Возьмите, прошу, возьмите. мне очень нужно чтобы она уехала.
Я - гостеприимный конец прекрасной эпохи. Неужели люди, как реки, могут поворачивать вспять? Атлас хильфенгера на котором нет материков. Когда ты начинаешь говорить, все молчат, даже динамики успокаиваются, а вокалистки отдыхают и смазывают горло коньяком. Но ничего нового ты мне не скажешь, я рядом с тобой разговаривать не умею, поэтому лучше нам забыть о словах. Делай слова другим, я буду подслушивать, затаившись на дне твоего стакана. Научи меня жить.
Однажды, мне снилось, что после переоформления десятка машин, и скоровременной кончины прекрасной эпохи, я открыла дверь в библиотеку, и книги замолчали голосами их авторов. Громче всех молчал Роберт. Он промолчал мне о том, что для разговора глухонемых нужен свет.
Но, я думаю, что я дура. Между нами, конечно.