Этим ноябрьским вечером Айнагуль устала ещё сильнее, чем обычно. Что было тому причиной — хмурая, удручающе действующая на настроение погода, непролазная грязь на улицах, ещё хуже влияющая на самочувствие? Или открытая красивая улыбка ветеринара, увидевшего её у клиники, как всегда, в полдень? А может быть, как она будет объяснять позже, тревожные предчувствия теснились в груди, не давали ей покоя? Ночью она не спала.
Айнагуль после приготовления завтрака прилегла отдохнуть. Батырхан подошёл к ней, сел рядом.
— Наш директор говорит, что его жена умеет красиво вышивать. А ты умеешь?
— Да что у меня, в школе уроков труда не было, что ли? Умею, естественно.
Айнагуль вспомнила, как она зашла в магазин хозтоваров и услышала разговор покупательницы и продавщицы. Покупательница спрашивала бисер. Продавщица ответила отрицательно и спросила, для чего он ей. Та ответила, что бисером она вышивает, и что это ей служит лекарством от депрессии. Тогда другой покупатель, слышавший всё это, сказал: «Ах, так вот почему женщины меньше, чем мужчины, болеют алкоголизмом».
«Зачем он об этом спрашивает? — подумала Айнагуль. — Предложить, наверное, мне хочет, чтобы я занялась вышивкой? Думает, это меня от тяжёлых мыслей отвлечёт». Но Батырхан продолжал:
— Вчера я подвозил Айдархана Туракбаевича вместе с Шалбаем Кадырбаевичем. Ты его знаешь, это хозяин нашего банка. Вообще-то, он это скрывает, но нашему областному акиму он приходится племянником. Так вот, Айдархан Туракбаевич показывал нашему хозяину вышивки своей жены, а тот ответил: «Вот бы у всех моих служащих жёны так вышивали!»
— Да ты ведь — не служащий, ты только шофёр! — ответила Айнагуль. — Стало быть, к тебе это не относится.
Да, давно она искала повода сказать об этом мужу! Очень хотелось ей отомстить ему за испытанное ею разочарование. Но он спокойно ответил:
— Скоро я буду директором.
— Как?! — растерянно воскликнула Айнагуль.
Во все глаза смотрела она на мужа. Страх, что он сошёл с ума, вытеснил в ней все остальные чувства. «Какой ужас! Как я буду жить с сумасшедшим?!», — подумала она. В памяти всплыла соседская старушка, от издевательств дочери и зятя сошедшая с ума. Ярко вспомнилось, как эта старушка её схватила за шарф и потянула через перила беседки.
Батырхан понял её по-своему. Глядя на Айнагуль, он сказал:
— Да, Айнагуль, я скоро стану директором банка. После того, как Шалбай Кадырбаевич вышел, Айдархан вынул айфон и стал копаться в нём. Я сделал вид, что не замечаю ничего, а сам то место приметил, куда он айфон положил. На моё счастье, он уверен, что если у меня допотопный сотовый, то я в современных айфонах не разбираюсь. Вышел он, прямо у гаража, а айфон прихватить забыл. Ну, я и взял его айфон, посмотрел там записи. Писал он на английском, правда, но я английский знаю.
Только теперь Айнагуль поняла, что хочет натворить муж. Страх сковал её движения, она не могла даже рот открыть. Расширенными от ужаса глазами смотрела она на него.
А Батырхан понял жену по-своему: не верит, что такое счастье её семье приваливает. И продолжил, довольный эффектом:
— Посмотрел я, значит, его записи. А там — такие махинации банковские! Такие, что не только репутация банка пострадает, если всё станет известно — это ещё полбеды. Что репутация Шалбаю, если у него родственник — аким? Но дело тут посерьёзней. Айдархан переводил деньги вкладчиков на свои счета. Ну, я всё это скачал себе на сотку, о существовании которой Айдархан и не подозревает. У меня ведь сотка допотопная только для виду, чтобы этот дурак думал, что я другую освоить не могу. Сегодня же выложу это дело Шалбаю Кадырбаевичу.
Айнагуль усилием воли преодолела каталепсию. Дрожащим голосом она сказала:
— Батырхан... пожалуйста, не надо! Что угодно, но только не это!
— Но почему? — недоумённо спросил Батырхан. — И тебе к логопеду надо сходить, с непонятно откуда взявшимся заиканием разобраться.
— Не надо, Батырхан... Это может плохо для тебя кончиться!
— А-а-а, — зловеще протянул Батырхан, — ты этого, значит, хочешь?!
Айнагуль, резко побледнев, как подкошенная, упала перед мужем на колени, схватила за руку.
— Не делай этого, Батырхан! Не надо! Ты же всего не знаешь! — в отчаянии выкрикивала она.
— А что ты знаешь? — заинтересованно спросил Батырхан.
— Я знаю, как бывает, — ответила Айнагуль, прижимаясь к ногам мужа. — Бывает так, что директор действует в согласии с собственником, обманывая рядовых вкладчиков! Может быть, и здесь так же?
— М-да, — ответил Батырхан, отстраняя жену. — Правильно говорил тот мой армейский приятель, с которым я недавно встретился: послушай, что скажет жена и сделай наоборот!
Батырхан ушёл на работу. Айнагуль упала на пол и расплакалась.
Что теперь будет с ним? Ведь наверняка, эта афера — совместная, и хозяина, и директора. Погибнет ведь её Батырхан, пропадёт ни за что! Если этот хозяин узнает, что афера раскрыта, — уничтожит! И ладно бы, если бы это диктовалось желанием раскрыть аферу перед обществом — такое Айнагуль понимала хорошо, и могла только одобрить. Но вот так, из карьеристских побуждений, раскрыть дело одного жулика другому жулику?
И даже, если этот Шалбай знать ничего не знает про делишки этого Айдархана, и тот его обманывает! Чего может добиться Батырхан? В лучшем случае — пересядет в кресло водителя самого Шалбая. А людей своих директор, даже если его уволят, оставит там много. И что, эти люди не будут мстить?
Не знала она, сколько пролежала вот так, на полу в прихожей, ничего не чувствуя. Очнулась она только от голоса сына, как всегда, поднявшегося без всякого будильника, одевшегося и умывшегося:
— Мама, что это с тобой?
— Ничего, — как можно твёрже ответила Айнагуль. Не хватало ещё восьмилетнего ребёнка в это дело посвящать! — Споткнулась вот, упала, голову ударила.
— Больно тебе, мама?
— Да нет, теперь уже не больно — Айнагуль с трудом заставила себя сделать бодрый вид. — Ты портфель собрал?
— Как всегда, ещё вчера, — удивился сын. Откуда ему было знать, что мать спросила так только для того, чтобы о чём-то спросить.
Обычно, когда Айнагуль отводила сына в школу, её мучили горькие мысли. С одной стороны, нехорошо, что она отводит сына в школу. Вырастет маменькин сынок, всего боящийся, держащийся за её юбку. Но с другой — криминала кругом столько, что действительно боишься. Могут украсть, продать в рабство, на органы.
Айнагуль в детстве не была паинькой. Когда она отводила ребёнка в школу, до недавнего времени рассказывала, как они с подругами и друзьями убегали на другую окраину города, и играли на пустыре в прятки. Как она залезла в овраг и увидела там ужа, приняла за гадюку и заверещала. Как они, компанией, пошли на речку смотреть ледоход. Как она, одна, пошла в парк, покаталась на качелях (во дворе они тоже были, но старые, а ей так хотелось чего-то нового!), и её мама встретила её с таким встревоженным лицом! А с чего встревоженным? Дочка вовремя не поела! Знала бы она, за что будут тревожиться матери следующего поколения!
Айнагуль, рассказывая это, сама не заметила, как расплакалась от жалости к ребёнку и к другим его сверстникам. Ей хорошо — есть, что вспомнить. А вот что вспомнит её сын? Как играл один, дома, в четырёх стенах, да под конвоем в школу и из школы ходил?
Сын заметил это, и с удивлением спросил, почему она плачет. Тогда Айнагуль нравоучительным голосом стала рассказывать, как ей стало стыдно, что она огорчила маму. Звучало это настолько фальшиво, что Айнагуль ужаснулась и дала себе слово, что не станет вспоминать при сыне своё детство.
Теперь же, только выйдя из дома с ребёнком, Айнагуль стала рассказывать:
— Как-то раз мы, с соседскими девочками, Ларисой и Анютой, стали играть во дворе в прятки. А рядом с нашим домом находилась стройка. Ну, я и побежала туда прятаться. Спряталась за грудой кирпичей. Была эта груда подковообразной, и я вообразила, что на ней есть крыша, что я сижу в пещерке. Так я и просидела там. Меня никто не беспокоил, кирпичи брали в тот день из другой груды. А Лариса и Анюта ходили, искали меня. Я уж и не знаю, сколько я там просидела, вышла сама и увидела, как они испугались. Я сначала даже не поняла, почему. Подошла Лариса ко мне, провела пальцем по моему лицу, показала палец. Только тогда я и сообразила, что вся покрыта строительной пылью!
Если бы ребёнок был чуть постарше, Айнагуль могла бы ему рассказать, что она видела также, что один из строителей, крадучись, подошёл с мешком в руках, но, увидев её, отбежал. Рассказала бы она и о том, как она поведала об этом приключении отцу, и как отец ответил, что некоторые строители крадут цемент и прячут его между кирпичами. А если бы он был ещё старше — она рассказала бы и о том, что дед его одноклассника, которого привозят в школу на престижнейшей иномарке — бывший вор.
Придя домой, Айнагуль сразу же позвонила мужу на сотовый. Услышав «телефон отключён», она снова принялась набирать его номер. Так продолжалось несколько раз, и с каждым разом пальцы двигались слабее и слабее. Наконец, не в силах больше ничего делать, упала она на обувной ящик. Силы не было даже для того, чтобы расплакаться.
Просидев так с три часа, с сотовым в руках, Айнагуль услышала телефонный звонок. — «Сын», — высветилось на табло. Она встрепенулась, конвульсивно сжала сотовый, сказала сыну: «Жди меня там», и пошла за ним в школу.
Приведя сына домой и накормив его, Айнагуль легла на узкую кушетку. Делать она ничего не могла, думать — тем более. В таком состоянии и пролежала она до тех пор, пока пришёл муж.
0