1982-й год у нас в Талды-Кургане выдался такой... такой...
Кому как – я не знаю, но для меня он был необычный. И не только потому, что это было беззаботное звонкое детство, когда ты запросто сбегаешь с уроков, чтобы посмотреть «Трёх мушкетёров» по телеку, и тебе за это ничего не будет. Не только потому, что любимый хард-рок собирал нас, конопатых щеглов, вместе с подростками постарше во дворах вечерами, и мы слушали на шипучих кассетах в магнитофоне «Романтик» последний альбом AC / DC, Iron Maiden или «Машины времени». Не только поэтому...
Это вообще был такой год, когда тебе уже стукнуло 13, и детство вроде бы ещё в самом разгаре, но ты вдруг в какой-то момент с тихим ужасом понимаешь, что начал меняться... Когда ты впервые в жизни чувствуешь что-то такое, совершенно непривычное и невообразимое раньше, разглядывая ножки Лариски под партой в соседнем ряду. И когда ей кидаешь записку, она читает её и улыбается тебе мимоходом – так, чтобы никто не заметил, мельком, полувзглядом, ямочками на щеках... И ты уже в нирване, и какая там тебе алгебра, какие квадратные уравнения, когда в твоём пацанячьем организме взрывается атомная бомба.
И это всё – впервые в жизни.
Да и не только это...
Много было разных событий. Никогда не забуду, как в ноябре нас отпустили домой смотреть похороны Леонида Ильича Брежнева. Как я сидел у нашего чёрно-белого телевизора «Изумруд» и глотал солёные слёзы, наблюдая, как два здоровенных могильщика с грохотом роняют гроб в яму...
Я, кстати, по детству жутко боялся и этих гробов, и этой музыки, которая с завыванием играла то в одном дворе по соседству, то в другом, а то и в нашем. Закрывал все окна и двери, задёргивал занавески, затыкал подушками уши, чтобы только не видеть похоронной процессии и не слышать этой ужасающей воющей музыки. Хоронили тогда громко, с грохотом барабанов, с полупьяным духовым оркестром – была такая советская традиция. Помню, как классе где-то в четвёртом возвращались мы с Максом из школы, и вдруг как завыла, как заиграла эта страшная музыка где-то в дальних дворах! И как ломанулся я за наш пятый микрорайон, увлекая за собой друга – в поля, в лесополосу, туда подальше, где деревья погуще, где глубокий арык, в который можно спуститься и откуда ты не увидишь эту процессию, не услышишь музыку... На дворе стоял ранний март – как сейчас: слякоть, грязь, нерастаявший снег, после обеда – максимум плюс пять-шесть градусов на термометре... На нас курточки и резиновые сапоги, мы бежим, ветер треплет наши пионерские галстуки... Ладно, от школы до дома можно было добежать нараспашку. Мы же провели в лесополосе часа три: боялся я идти домой – а вдруг похороны ещё здесь, а вдруг не уехали, и я увижу всё это в упор! Задубели мы там, стали как деревянные; ножонок своих в сапогах я не чувствовал вовсе: резина – она же такая, всё тепло забирает...
– Ну и что ты боишься-то этого мертвеца? Ну, не выскочит же он из гроба! – убеждал меня Макс. – Пойдём уже, блин, жрать охота!
– Да я же не только его... Я самого гроба боюсь, – признавался я другу. – Ну, хочешь, иди... Я ещё подожду...
– Не, Лёшка, ты чё! Я тебя не оставлю!
И мы ждали ещё: полчаса, час...
Не боялся же, блин, никогда пацанячьих разборок, и старшаков не боялся, и бились мы с ними, бывало, хоть в той же лесополосе, а хоть в тополиной роще за школой – бились жёстко, до крови, до фингалов. Даже и мысли не было убегать. А от этого мертвеца, от этого гроба, от музыки страшной я бежал без оглядки подальше, бежал с ледяным ужасом в животе – так, что сердце заходилось-выпрыгивало... Бежал – чтобы не видеть, не слышать...
Странная, непонятная по сей день детская фобия. Я до сих пор не пойму, где её корни. Позднее-то пришлось хоронить очень многих, и никакой фобии уже не было. Обычное дело – скорбное, но заурядное. Своими руками мыл, одевал, в гроб укладывал... Без проблем.
Почему всё так меняется в нас? Куда уходят страхи, которые подчас буквально парализуют в детстве?
Будучи ребёнком, человек вообще очень сильно отличается от взрослого. Банальность, но, тем не менее, многие о ней забывают почему-то с годами. Я же не забывал никогда, поскольку истина сия была многократно проверена на себе. Я её, можно сказать, выстрадал, протестировал достаточно рано на собственном опыте. И поэтому я никогда, никому, ни за что не прощаю применения взрослых стандартов к ребёнку. Ибо нельзя. Неправильно это. По себе ты их не мерь, не суди и не грузи. Они не просто меньше нас; они – вообще – другие.
И вот тогда, осенью 1982-го, ещё до того холодного слякотного ноября, когда весь наш Советский Союз с трепетом и страхом перед неизвестностью прощался с Л. И. Брежневым, произошло в нашей 19-й школе событие, абсолютно потрясшее нас. Оно потрясло, я не знаю, не то чтобы какой-то необычностью. Оно шокировало всех (взрослых – в первую очередь) пониманием того, каким сильным может оказаться вот такой щуплый 13-летний недоросль.
*
Саша учился в параллельном с нами седьмом «Г». Я его близко не знал, но ничего плохого не мог сказать о нём. На свои тринадцать он не выглядел – скорее, лет на 11-12. Ростом был мелковат, с учителями по-детски застенчив, а с ребятами всегда весел, улыбчив и очень позитивен. Никто из нас никогда не слышал от него ни одного плохого слова. Никто не мог упрекнуть его и в том, чтобы он кого-то сдал, слил, «спалил». С уроков сбегали все – и он сбегал. С гопотой из соседнего микрорайона бились все – и он, мелкий, лез со своими кулачонками в самую гущу. Особенно близких друзей у Саши не водилось, однако и недругов не было тоже. Простой такой мальчик, в общем. Веснушки, детские анекдоты про зайца и волка на мотоцикле, двойки, невыученные уроки, хард-рок и «Машина времени» на кассетах...
И вдруг в один из холодных октябрьских дней, когда начинаются затяжные дожди-ветра и солнце уже не греет совсем, – вдруг в один из таких дней, совершенно неожиданно для всех нас, Саша исчезает.
День нет его, два дня, пять. Неделю. Ни в школе нет, ни дома, ни у знакомых. Ни у бабушек, ни у дедушек, на даже у дядьки в Алма-Ате.
Где-то на восьмой день к «классухе» седьмого «Г» приходит бледная, как стена, Сашина мать и начинает сбивчивым плачущим голосом что-то рассказывать. Мы все, естественно, толпимся перед закрытой дверью класса, ловим обрывки фраз, и из этих обрывков коллективно складываем для себя картину произошедшего.
А картина такая. Саша приходит домой, загулявшись с ребятами вечером часов до восьми. Уроки не сделаны. В это время пьяный отчим, вернувшийся с соседских посиделок, решает полистать его дневник. В дневнике он обнаруживает то ли три, то ли пять, то ли целых семь двоек (точно мы не расслышали). Далее – классика жанра: ремень, Сашин плач, попытки матери отгородить сына от разбушевавшегося мужа. Сашина попа (простите) – вся, как обнаружила мать по завершении экзекуции, была фиолетового цвета. Не красного, а именно фиолетового. Это был сплошной синяк. Сидеть он не мог, лежать не мог даже на боку – только на животе.
Он проплакал в постели всю ночь. Мать пыталась его успокоить, обещала, что разведётся. «Ты только обещаешь. Ты его любишь больше, чем меня», – это последнее, что сын сказал ей тогда. И вот часов в пять утра он тихонько встаёт, надевает свою школьную форму, куртку, резиновые сапоги – и уходит. «На улице дождь, ветер. Вы подумайте. А он ушёл даже без шапки», – эти слова мы услышали последними. После них дверь в класс внезапно распахнулась, кому-то досталось прямо по носу дверной ручкой. «Классухе» надо было срочно идти то ли к директору, то ли ещё куда.
– Вы чего тут столпились? Подслушиваете?!
Так мы узнали, что случилось с Сашей.
Милиция в те советские времена не очень-то напрягалась по таким случаям. О том, что с ребёнком, сбежавшим из дома, может случиться что-то плохое, что бывают какие-то маньяки-педофилы, никто даже не думал. Народ в массе своей и слов-то таких не знал. Да и маньяков никаких не было. Нет, они были, конечно: Чикатило, Сливко... Единицы на весь Советский Союз. Никак нельзя было назвать массовым явлением, как сейчас, подобные мерзости по отношению к детям. Потому и отношение милиции к исчезновениям детей было соответствующим. Заявления, конечно, принимали, успокаивали – не переживайте, мол, найдём. И на звонки отвечали так же вежливо – ищем, мол, работаем. По факту же поиски чаще всего оставались формальностью: оперативники просто обзванивали всех родственников, близких, знакомых семьи и ждали от них новостей. Считалось, что подросток «загулял» и что он в любом случае скоро найдётся. Причём чаще всего так и было. Менты не то чтобы ленились, они просто следовали своему опыту. Серьёзные поиски – с ориентировками, с рассылкой данных по городам и областям, начинались позднее: недели через три, а то и через месяц после исчезновения. Когда уже было понятно, что случилось действительно что-то серьёзное.
А тут всего-то неделя прошла. Майор Егеубаев, который курировал поиски Саши, по телефону лениво убеждал его мать в том, что «ничего чрезвычайного не произошло». Эту его фразу мы также услышали от тёти Тани, когда она часом позднее, уже в вестибюле школы, общалась с нашей директрисой. Мы огромной толпой – там были и седьмые, и восьмые классы, да и вообще все, кто оказался рядом – обступили их и навострили уши. Это был крайне редкий момент, когда в школьном коридоре на перемене так тихо, что ты можешь услышать чьё-то дыхание.
И вдруг в этой гулкой тишине, словно гром, раздался чей-то ломающийся подростковый голос:
– Да на дачах он! На «Уйтасе» или на «Красном Камне»! Больше негде!
Все обернулись. Это был кто-то из наших: то ли Арман, то ли Серёга.
– Откуда ты знаешь?! – строгим голосом спросила директор, высматривая среди нас говорившего. Искала, но не находила: мы стояли вокруг слишком тесно, а голос звучал откуда-то сзади.
– Вариантов других просто нет. Сейчас холодно. Если бы он был у знакомых, то мы бы узнали уже. Я – знал бы точно, – с уверенностью, какая бывает у битых улицей пацанов, отвечал голос из-за наших спин.
– Но как он там будет жить?! – растерянным голосом выкрикнула мать Саши. – Там же холодно... Ни еды... Да он там никого и не знает. У нас же дачи нет!
– Сейчас много дач без хозяев, сезон уже кончился. В домик залезть – не проблема, там раму выставил, да и всё. Дровишек найти, ночью можно печь растопить. Пожрать он там тоже найдёт, может быть, в погребе какие-нибудь припасы. Искать надо там, – заключил парень.
– ТЫ ЗНАЕШЬ, ГДЕ ОН!!! – вдруг завопила директриса. – А ну-ка, поди сюда!
Ответа не последовало.
Мы оглядывались, искали глазами этого парня. Серёжка, Витька, Арман, Ержа, Аска – все ребята, стоявшие рядом, мигом «выключились» и стояли с отсутствующими лицами. Директриса, видимо, поняла, что совершила психологическую ошибку. Да поздно было.
– Кто это сказал?! Подойди! Я просто хочу расспросить тебя поподробней. Серёжа!
– Да это не я.
– Витя!!! Подойди!
– Да вы чё, Надежда Константиновна! Не я это!
– Аскар! Ержан!..
Пацаны тупо включили «дуру». А что им ещё оставалось делать? Пару секунд спустя наша толпа начала рассасываться. В коридоре снова загомонили, зашумели, завизжали, запищали... Аномальная тишина кончилась так же быстро, как и началась.
И когда наш седьмой «В» уже сверкал сапогами-ботинками в конце коридора, нам вслед прилетел звонкий отчаянный крик Сашиной мамы:
– СТОЙТЕ!!! Я ВАС УМОЛЯЮ!!! ДАВАЙТЕ ПОЕДЕМ ИСКАТЬ ЕГО ВМЕСТЕ!!!
Кто-то остановился, кто-то нет. Мы втроём – я, Арман, Макс – вернулись.
– Мы пойдём, – сказал Арман. – Когда хотите. Когда скажете. Хоть сейчас.
Она всхлипывала и готова была обнять нас. Она выглядела так, что... Не знаю, как это описать. Я запомнил её выражение лица на всю жизнь. Она взяла Армана за рукав, потом меня...
– Да вы успокойтесь, пожалуйста! Мы поедем. Мы найдём его. Обязательно.
Я видел слёзы; они бежали у неё по щекам без остановки. У меня и у самого тогда намокли глаза – со своей «похоронной» детской фобией я вдруг представил Сашу в ярко-алом гробике, в осенних цветах, и стоящую рядом тётю Таню с этим залитым слезами лицом...
Слава Богу, что та картинка случилась только в моём детском воображении.
После уроков мы с Арманом договорились созвониться. Сотовых тогда не было, если кто не в курсе. Только городские телефоны. Надо было сидеть дома и ждать звонка.
Прошла ещё пара дней. Почему мы теряли время? Это время у тёти Тани ушло на штурм майора Егеубаева с коллегами: она пыталась убедить их немедленно ехать на дачи на поиски Саши. Безуспешно. Не убедила. Менты были непреклонны: «У нас свои поиски», «Всё проходит по плану», «Вы нам мешаете», ну и прочее-подобное.
В этом месте, предваряя всеобщее негодование майором и его коллегами, я должен сказать несколько слов в их защиту. И даже – в благодарность. Я и теперь, в достаточно солидном возрасте, не сугубый специалист в розыскных технологиях советской милиции, а уж тогда, 13-летним щеглом, что я мог вообще понимать в этом? Так что, по-хорошему, не мне судить-рядить, правильно ли поступали эти менты, не особенно торопясь разыскивать Сашу по оврагам и буеракам. Может быть, у них имелись какие-то свои резоны ждать, а может быть, и «пробивали» они там где-то что-то через кого-то?
Зато всем нам стало истинным бальзамом на душу то, что подчинённые майора Егеубаева сделали с Сашиным отчимом. Молва принесла, что с ним в подвале учреждения была проведена беседа. Беседа оказалась столь убедительна, что после неё этот дядя на коленях просил прощения у жены. (После ухода Саши, кстати, он этого и не думал делать). Жена не простила, и в дом его больше не впустила, за что ей особый респект. Рассказывали, что он клялся просить прощения и у Саши вот так же, стоя на коленях, но Татьяна не согласилась. Выгнала. Подала на развод. Позднее, когда Саша вернулся домой, он уже не застал своего мучителя. И никогда его больше не видел.
Здесь, я так чувствую, будут разные суждения и мнения. Кто-то скажет, что ради семьи и ради любви можно было бы и пережить это вместе. Кто-то скажет, что дети – частая помеха семейному счастью, особенно если они не родные. Кто-то упрекнёт Сашу: вот, мол, щегол-эгоист, мог бы и потерпеть синяки ради матери. Жопа заживёт быстро, да и вообще – учись нормально, тогда и синяков не будет. Сколько людей – столько мнений; я не стану спорить ни с кем. Позволю себе лишь добавить, что в жизни я встречал два типа женщин: первые живут для себя, вторые – для детей. Сашина мать оказалась из тех, которые для детей, и за это ей, повторюсь, низкий поклон и респект.
*
Между тем, погода не сулила Саше ничего хорошего на тех дачах. Два-три солнечных дня вновь сменились дождями и ветром; ночью уже вовсю примораживало, по утрам на лужах хрустел тонкий ледок. Был самый конец октября, ждать тепла уже было бессмысленно. Наш утопающий в желтеющих пирамидальных тополях Талды-Курган, открытый всем ветрам, погружался в промозгло-серую позднюю осень.
Вечером второго дня мне с интервалом в пять минут позвонили Арман и Макс. «Утром собираемся на конечной. На уроки не идём. В восемь на «тройке» двигаем на «Красный Камень». Мы, тётя Таня, Витька, Ержа, девчонки – наших всего человек пятнадцать будет».
После звонка я рассказал всё родителям. Родители меня поддержали. Мама напекла пирожков, налила чая в термос...
«Красный Камень» – дачи на берегу Каратала на северо-западе Талды-Кургана, массив по размерам просто огромный. Десятки улиц, тысячи дач. Как и «Уй-Тас», что на востоке, впрочем. Искать мальчишку в этих огромных массивах можно было только коллективно, рассыпавшись, распределившись по улицам. Так мы и сделали. Шагали по опустевшим, покрытым мокрой опавшей листвой улицам и переулкам. Где-то асфальт, где-то – мокрая глина; резиновые сапоги хорошо выручали в таких местах. Редким хозяевам, встречным прохожим, сторожам задавали один и тот же вопрос:
– Вот этого мальчика вы не видели здесь? Серая болоньевая куртка, школьная форма, коричневые сапоги...
И показывали Сашину фотографию.
К двум часам дня мы, распределившись по одному человеку на улицу и условившись встретиться на висячем мосту, успели обойти около половины дач «Красного Камня». Не только спрашивали у людей, но и заглядывали в окна; к пустым домикам подходили, перепрыгнув через забор, обходили, стучались в окошки...
– Саня! Санька! Ответь, ты здесь? Не бойся, это мы, твои друзья! Этого идиота, отчима твоего, больше нет! И не будет! Отзовись! Выйди! Твоя мама волнуется, плачет!
– Сашенька! Золотой! Сладкий! Ответь, это я, твоя мама!!!
На висячем мосту через Каратал у конечной остановки 14-го маршрута, под шум бурных вод, дождались всех. Перешли речку, сели в беседке у остановки, разложили газеты. Пирожки, помидоры, лук, яйца и чай – наскоро перекусили. С северо-запада, со стороны Уштобе, ветром натягивало серые тучи. Холодный порывистый ветер опрокидывал пластмассовые стаканчики – крышки термосов.
– Что? Устали? Домой уже поедем, да?.. – спрашивала нас Сашина мама.
– Да вы что, тёть Тань? Ещё целых полдня впереди. Мы даже и половину дач ещё не прошли!
– Правда? Будем искать? Спасибо вам, милые, – она опять вытирала слёзы. Наши девчонки – Лариса, Эльмира – обнимали её.
Перекусив, мы продолжили поиски.
Вдруг где-то в пятом часу у девчонок – удача! В тот момент мы продвигались по четырём переулкам вдоль центральной дороги, и тут с крайней к холмам улицы – с Подгорной – прибегает Марина. Дышит часто-часто.
– Там... там дяденька видел такого мальчика около домика. В такой же одежде... Он мне показал этот домик... Пойдёмте все вместе, я одна не хочу, боюсь, чтобы его не спугнуть!
Тётя Таня сорвалась с места и побежала. Мы устремились за ней. Она бежала так, что опередила всех, даже Марину.
– Стойте! Подождите! Уже вот здесь!
Мы остановились. Домик, весь в зарослях камыша, окружённый облетевшими яблонями, стоял в глубине участка. Входная дверь была приоткрыта.
– Саня! Санька!!! – крикнули мы хором несколько раз. Никто не отвечал.
Тогда мы с Арманом перелезли через колючую сетку-рабицу и направились к домику. Подойдя, постучались в окошко. Тишина.
Я подошёл к приоткрытой двери. Внутри, на веранде, стояли резиновые сапоги коричневого цвета ребячьего размера – точно такие же, как у Сашки. Сердце зашлось.
Я тихонько, стараясь не зашуметь, вошёл внутрь и заглянул в комнату.
– Саня! Ты где?!
– Вы кто? Вы чего?! – донёсся из комнаты детский голос. – Мам!!! Тут какие-то пришли!
Через секунду на меня в упор глядел худощавый пацанчик лет десяти. Не Саша. А через две секунды в проёме возникла здоровенная женщина с ярко-рыжими волосами и агрессивным взглядом.
– Ты что хотел?! Чего надо?!
– Мы здесь... это... мальчика ищем. Вот фотография, – я достал из куртки Сашину школьную фотку. – Вы не видели?
Она внимательно посмотрела на снимок.
– Нет. Его здесь я точно не видела. Тут из детей – только мой... Соседи – пенсионеры все. По домам уже сидят, нет вокруг никого. Вот, картошку перебираем, отец скоро приедет...
– Извините.
С расстроенным видом я вернулся к ребятам.
– Это не он.
Так прошёл первый день наших поисков. Потом были ещё два дня. Мы обошли весь «Красный Камень», а также новый соседний дачный массив, который пока не имел названия. Саши нигде не было. Ног мы не чувствовали. Но главное не это: главное – что с каждым часом безуспешных поисков душевное состояние Сашиной мамы становилось всё хуже. Она уже не могла скрывать отчаяния. Мы же не думали о плохом. «Красный Камень» – не единственные дачи в Талды-Кургане. Есть ещё один огромный массив, который называется «Уй-Тас».
– Завтра едем на «Уй-Тас». Здесь его нет, значит он там, – подытожил Арман, когда мы вечером ждали автобус на конечной.
Сашина мама вытерла слёзы. В её глазах заблестела надежда.
*
Надо сказать, что в школе были не в восторге от нашей авантюры. «Классуха», возмущённая массовым пропуском уроков, начала обзванивать родителей. В результате к началу штурма «Уй-Таса» наши ряды сильно поредели. Сдались в основном девчонки. Меньшим количеством искать мальчика стало гораздо труднее.
Зато на второй день поисков по «Уй-Тасу» к нам присоединились мелкие. У кого-то из пацанов был братишка-пятиклассник, близко друживший с Сашкой. Он просился с нами с самого первого дня. И вот, под натиском обоих, родители наконец-то сдались. Отпустили. А мелкий пришёл не один – привёл за собой ещё пятерых одноклассников.
– Вы что припёрлись?! С портфелями, сумками! С уроков сбежали? Мамка же ругать будет!
– Да неее! Мы отпроси-и-ились! – зазвенел один.
– Да нам по-о-офиг на эту школу! – присоединился другой.
В общем, махнули рукой. Сели на 16-й автобус, покатили на «Уй-Тас».
– Надо присматривать за ними. Потеряются ещё, – настаивала Сашина мама.
– Каждого себе по одному берём и распределяемся. Не надо, чтобы они вместе были, так потеряются или вон упадут в речку с моста. А так – каждый под присмотром. Ты по одной стороне улицы, он по другой спрашивает. Всё быстрее, – распорядился Арман. Он вообще как-то взрослее своих лет был.
– А кто тогда закричал в коридоре про дачи? – спросил я, вдруг вспомнив анонимного автора идеи. – Это же ты?
– Не-а, не я, – Арман усмехнулся, отвернувшись к автобусному окну. – Это был Серёга Прищепа. Он, кстати, с нами и не ездил ни разу. Его родители не отпускают.
Путь до «Уй-Таса» по объездной трассе был достаточно длинным. Мелкие, рассевшиеся в хвосте автобуса, периодически оглушительно ржали, как лошади, своими звонкими писклявыми голосками. В обстановке, которая с каждым часом становилась всё более тягостной и пугающей, это было нелишним. И даже полезным. Хоть какой-то лучик позитива в пространстве сплошной тревоги и безысходности.
Мы хоть улыбались и отвлекались от мрачных мыслей, чтобы шикнуть на них – не орите, мол, придурки.
Кто бы знал, что именно эти придурки и отыщут нашего Сашку!
Под вечер второго дня поисков по «Уй-Тасу», когда мы углубились уже в самые дальние переулки, взбирающиеся на пригорки вдоль Каратала, этих пятиклашек вдруг охватил невероятный жор. Непонятно – то ли обеда им не хватило, то ли аппетит разыгрался от бесконечного беганья вверх-вниз (переулки поднимались на холм достаточно круто, и энергичные щеглы без устали летали по ним, пока мы с тётей Таней прикидывали дальнейший маршрут). В общем, они вшестером съели все наши оставшиеся припасы. Это несколько обескуражило нас: времени ещё оставалось достаточно, поиски были в разгаре, а есть нам хотелось не меньше. На сей счёт я, Арман, Витька, Ержа по обыкновению разразились саркастическими комментариями, включая анекдот про медведя, который всё в лесу сожрал и сутки мучился поносом, и прочее-подобное. Мелкие отвечали нам тем же, наглые вообще подобрались – пальца в рот не клади, откусят по самое... Вот, с этими язвительными шутками-подначками идём мы на очередную горку, поднимаемся, значит, не спеша вверх, воркуем о чём-то с девчонками, как вдруг издали, сверху, из-за излома дороги, доносится оглушительный визг.
Типа:
– Ё-Ё-Ё-Ё-Ё-Ё-Ё!!!
Мы не поняли.
– Эй! Чё там с вами! Обкакались, что ли?!
В ответ – ещё громче:
– Ё-Ё-Ё-Ё-Ё-Ё-Ё-Ё-Ё! С-А-А-А-АНЯ!!!!!
Тут мы синхронно даём полный газ и залетаем на эту горку, как мотоцикл «Ява».
И видим щеглов, обнимающих, пихающих, толкающих и мутузящих Сашу. Саша, обессиленный, приседает, привалившись спиной к чьёму-то штакетнику и улыбаясь какой-то вымученной улыбкой, и глядит на нас своими вечно добрыми глазами.
Тут мы все не выдерживаем, подхватываем его и начинаем качать. Неумело – ибо видели только в фильмах, как качают футболиста, пилота-спасителя или ещё какого-нибудь героя. Но зато долго и дружно подбрасываем его, вопя со всей дури:
– Са-ня! Са-ня!
К этому моменту на горку вползает уставшая Сашина мать, хватает его в охапку, прижимая, обнимая, целуя и рыдая.
– Сыночка. Сладкий. Золотой мой.
– Мамуль, ну не надо... Ребята же смотрят.
– Как ты здесь жил? Как ты выжил?!
– Ты хоть печку топил? Как ты грелся? – спрашивает Арман.
– Никак. Здесь нету печки. Зато я нашёл много половиков, одеяла, одежду, тулупы какие-то. Закутаюсь ночью, и ничего. Нос только мёрзнет, уши, голова вообще холодная...
Только тут, вглядываясь, мы обнаруживаем, как он похудел. До меня внезапно доходит, почему было так легко его качать. Он был, реально, как пушинка. Даже лицо как-то заострилось, а уж коленки, когда качали, вообще показались острыми, как у Буратино.
– Ты что ел здесь? – спрашивает кто-то из девчонок.
– Да так... Картошку сырую нашёл, жевал. Невкусная, правда. Крупа там какая-то ещё в шкафчике была, жёлтая. Размачивал тоже её. Всю съел. Да нормально, ничего. Кушать даже не хочется, правда.
– А последний раз когда ел?! – спрашивает мать.
– Вчера, кажется... Я спал весь день, вот только вышел попить. Мам! А он дома? Если он там, я туда не пойду!
– Нет его. Нет, и не будет. Забудь про него. Я виновата перед тобой, я очень виновата... Я не думала, что он будет таким... Ну, прости...
– Мамуля, ты что! Ты никогда и ни в чём не виновата. Ты самая лучшая в мире.
Мы шагали к конечной остановке 16-го, обнявшись все вместе, смеясь, и нас в тот момент объединяло что-то такое огромное, светлое, мощное, что-то такое сияющее и великое, что я даже не знаю, как это назвать. Наверное, это была сама жизнь, которая всегда побеждает смерть, и которая всегда продолжается.
#Дети #СемейноеНасилие #Талды-Курган #Талдыкорган #Талдык