Во мне столько пуль сейчас,
Словно я - ружье.
Немножко волнуюсь о порванном платье,
А, впрочем, мама зашьет.
Ах да, ведь мама не знает...
Мам, я в сорока километрах от тебя.
И я умираю.
_____
Меня уж прошпилила сотня кусков свинца,
А они все стреляют.
Мы слишком легко всю жизнь ходили по краю, конечно, я знаю.
Мама, так я решила сама. Мама, это не Клайд.
Поверь, он совсем-совсем не виноват,
Хороших мы не убивали.
____
Держи меня за руку, милый, зачем отпустил?! Зачем ты послушался волка в овечьей шкуре?
Я для тебя через жизнь, через боль, через дым, любимый, я чувствую - что-то будет!
Пожалуйста, не уходи!
А ты улыбнулся, и стало вдруг так тепло, а ты обернулся.
И не покачнулся, хоть грянул гром, прорвав артерию пульса.
И выпало яблоко из руки, порванной в белые клочья.
А эти поля, дожди, дороги, наш смех и белые ночи,
А эта любовь! Ах, мой дорогой, как мы с тобой любили.
Страницы газет, бесконечно желтых, посеревших от пыли,
С моими стихами. Помнишь? Ты сам отправлял их в печать.
Не думала раньше, что так нам придется за все с тобой отвечать.
Расстрела ждала, но не так, не в спину и вовсе не исподтишка,
Когда на губах еще стынет твой поцелуй с примесью табака
Когда платье смято, храня тепло объятий твоих ладоней.
Не в паре метров друг от друга, среди океанов крови
В последней мучительной судороге пытаясь достать до пальцев.
Любимых пальцев, пугливых, как пара северных белых зайцев,
И нежных, как обволакивающий сон.
Любимый, зачем не легли, не остались в машине?
Сейчас в полный рост, молодые бы, злые - раз! - и вперед пошли бы
И расстреляли бы всех, кто хотел
Посметь разлучить нас навеки.
А ты уже не дрожишь. Не забудьте закрыть нам веки.
Ублюдки, выродки, нелюди, нечеловеки,
Даже вы не сможете нас друг у друга отнять.
Ну давайте, оставьте нас в пекле на прожарку техасским лучам.
Все неважно. Люблю тебя, Клайд.
Навсегда, больше всех. Прощай.