Я создавала его по крупице.
Час за часом, день за днем, с упорством бедняка, латающего свое единственное одеяло.
Акварелью рисовала профиль, маслом - анфас, карандашом создавала эскизы грубых мужских ботинок. Он был распланирован весь, до мельчайших деталей. Вся стена в моей комнате была увешана листами разных форматов, плотности, цвета, на которых был изображен Он. В полный рост и отдельные части тела. Конечно, никакой пошлости - он всегда был одет.
Он был моим Богом, я не смела представлять его без одежды.
Мне снились эти сильные, загрубевшие от физического труда руки. Снился неправильный нос, черты некрасивого лица. Идеальные черты с идеальными изъянами. Идеальное лицо, испещренное идеальными шрамами, царапинами, рубцами. Он был стопроцентно мой. Я сама, моя душа, моя сущность. Он весь - это была я. Я жила им.
Иногда в мои сны врывались синева кожи и стаи грифов, кружащих над землей.
Но эти послания были не мне, и я быстро о них забывала.
***
- Ты не можешь держать ее у себя. Давай сдадим ее в сумасшедший дом. Черт побери, у тебя просто нет денег! Анна! Слушай, Анна!
Рой тряс меня за плечи. Нетерпеливо оттолкнув его, я встала и отошла к окну, бросив поверхностный взгляд сквозь стекло. На улице стояли в ряд несколько кэбов, запряженные уставшими клячами. Кишмя кишели люди.
В час пик для окраины Вены это привычно.
- Ты намекаешь, что я не в состоянии прокормить собственную сестру? - Мой голос дрогнул сильнее, чем хотелось бы. Это заставило его сменить тон.
- Ани, дорогая моя, я всего лишь хочу помочь тебе! Ты и сама говорила, что соседи устали от ее выходок. Ты говорила мне, что ненавидишь ее, Аника! Что она искалечила твою жизнь! Да где ты опять, смотри на меня! - он вскочил и подошел ко мне.
- Ну и что?! - Закричала я ему в лицо. - Что теперь? Я не могу доверить санитарам ее, она умрет там! Ты понимаешь это?!
На языке у Роя явно вертелось нечто вроде: "Ну и пускай умрет", но озвучить он это побоялся. И правильно сделал, сменив тему и вернувшись в глубь комнаты.
- В конце концов, тебе нужно искать другую работу. Ты же художница. Этим тоже можно зарабатывать.
Я покачала головой:
- Я больше не рисую. Я не рисую, слышишь? Я художница только для Него.
Рой злобно сверкнул глазами и вышел, хлопнув дверью. Разговор окончен. Он влюблен в меня, я знаю. Он хочет стать моим мужем.
Он помогает мне материально, но я говорю, что выйду за него, только если он позволит мне на свадьбе одеться в траур.
Он злится. Я рисую.
***
Нас выселяли. Выселяли уже полгода. Меня и мою сестру Мэри, которая была не в состоянии даже лечь спать без укола снотворного. Денег на лекарства и докторов у нас уже давно не было. То, что Мэри вкалывала горничная, в ампулах приносил Рой. Не думаю, что это прописанный ей препарат. Скорее всего, какая-нибудь дурь. Возможно, даже опиум. Мэри вечно жаловалась, что ей больно: болит сердце. Чтобы заставить ее замолчать, мой "будущий муж" волне мог колоть ей наркотики.
Я знаю, какой Рой на самом деле. Он жестокий, хоть и беден почти так же, как мы. Наверное, он в детстве отрезал лапки лягушкам и мышам.
На своих прогулках в деревне мы часто находили лягушек и мышей с отрезанными лапками, одной или двумя. Мы знали привычки местных мальчишек: это делалось специально, чтобы смотреть, как они пробуют передвигаться на оставшихся.
Мы их забирали и прятали от мамы в коробке, кормили. Лягушки, правда, все равно умирали без воды, поэтому скоро мы привыкли сразу относить их к болоту. А мышей мы выпускали в лес перед возвращением в город - в доме была кошка.
Сейчас Мэри напоминает мне одну из таких мышек. У нее в голове поотрезали куски нервов, и оставшиеся, как обрезанные ленты, болтаются там и сям. По ночам она кричит и бьется об стены, словно не может найти выхода. Сердце ей тоже надрезали.
В ее волосах уже седина, а ведь ей всего двадцать три.
Ее глаза пусты, а действия хаотичны.
Мы запираем Мэри в маленькой комнате без окон в нашей квартире. Едим раз в день - иногда за меня платит Рой, а иногда кухарка потихоньку приносит для сестры объедки с общего стола. Раз в неделю я продаю что-нибудь из наших вещей, и у нас появляются гроши на пару часов - за это время я успеваю донести их до дома и отдать хозяйке, которой мы должны уже во много раз больше.
Я не могу работать - сумасшедшую сестру нельзя оставлять одну, а следить за ней некому.
Я не могу рисовать ничто и никого, кроме Него, моего Бога. Он - последнее, что держит меня в этом мире.
***
- Сдавайте квартиру и переезжайте ко мне.
- Я не хочу зависеть от тебя настолько.
- Да ты сгниешь здесь с ней! Больная, идиотка! Ты что, не понимаешь?!
- Я не хочу зависеть от тебя.
- Да ты сгниешь, слышишь?! Заживо, от того что не ешь, от того что твой корсет скоро разрежут твои выпирающие ребра, от того, что помешана на психопатичной сестре, которая пять лет тому назад ничем не отличалась от тебя! От того что не хочешь сдать ее в больницу! От того что ты сама помешанная на своих идиотских картинках!..
Мне словно дали под дых. В глазах потемнело. Собрав в кулак все свое мужество, я прошептала:
- Это не картинки. Это мой муж.
- Он умер, дура, умер! Приди в себя! Я день за днем пытаюсь вытащить тебя на поверхность, а ты все тонешь в этом болоте, тонешь, такая гордая и неприступная!
- Мой муж...
- Твой муж умер, умер! Его убила она, слышишь, она!
Я ничего не могла ответить, а он все кричал на меня. Вытаращенные глаза, перекошенное лицо. Звуки его голоса давно превратилось для меня в какой-то далекий гул, точно раскат грома. Голову будто набили ватой. В ушах звенело.
Мэри тоже кричала в соседней комнате и билась в двери. Своей сценой он разбудил ее, и сестра снова подслушивала под дверьми. Она знала, конечно, что мы говорим о Нем.
Я почувствовала жгучую боль в руке. Словно нож, меня пронзило отчаяние. На секунду померещилось, что в голову вошел, как масло, осколок разбитого зеркала, в котором отражались мы с Ним.
Время остановилось.
***
Я, действуя раз в сто медленнее, чем обычно, бросилась к дверям комнаты Мэри и распахнула их. Она стояла посреди битого стекла. В углу зияло разбитое зеркало, а осколок длиной с мой мизинец торчал со внутренней стороны ее руки, там, где она сгибается в локте. Из глубокой раны текла густая, темно-красная кровь. Пустые, бессмысленные глаза горели дикой страстью и ненавистью.
Она хотела, чтобы я умерла. Так же сильно, как я хотела, чтобы умерла она.
В этих глазах я увидела свое отражение.
Она была дурна настолько, насколько была красива я. Мы близнецы, но ее внешность искажена вечной злобой и завистью, завистью ко мне.
Она любила моего мужа. Она сошла с ума от ревности, она ненавидела нас обоих.
И она убила его.
Тогда мне было восемнадцать, а ему двадцать два. Мэри отравила его, и в гроб уложили человека с синей кожей и в трупных пятнах. Мы хотели избавиться друг от друга, но потом поняли, что природа распорядилась раньше. Мы были сиамскими близнецами в разных телах.
Мама говорила, что мы срослись, но совсем чуть-чуть, только в области бедра. Точно прилипли друг другу. Нас тогда рассекли ножом и прижгли раны спиртом, оставив по шраму на память.
Одна не могла жить без другой. Все, что случалось со мной, чувствовала она, и наоборот.
Я умерла бы, если бы ее не стало.
***
Я бросила ее прямо так, как она была, и выбежала из комнаты. Лицо Роя изображало одновременно недоумение и дикий страх: я, должно быть, походила на малахольную Мэри в этот момент.
Он был отвратителен.
Он всегда старался унизить меня в надежде, что это заставит меня смириться с судьбой и связать свою жизнь с ним. Но я боролась; непонятно, правда, за что. У меня уже не было ни счастья, ни близких. У меня была ненормальная Мэри Энн и я сама, Анна Мария. Мать дала нам по двойному одинаковому имени, поменяв их местами. Это было издевкой. Издевкой над двумя жалкими сросшимися ненормальными.
Мне захотелось уничтожить человека, стоящего передо мной. Жалкого скользкого труса, которого я терпела все эти годы. Который делал вид, что сочувствует мне.
Он бросился к выходу, я - за ним.
Мы оба были на улице. Он кинулся прямо к мосту, расталкивая прохожих и стараясь не угодить под кэбы; я летела за ним, как на крыльях, подобрав полы платья. Я не знала, что будет, когда я догоню его; моя агрессия лилась через край, и в этой погоне я, как охотник, наслаждалась ей.
Он исчез в толпе.
Я оглянулась.
Я стояла посреди моста. Внизу текла река. Вода была холодной и темной. Как и небо над головой - оно было серым и густым. Пронизывающий насквозь злой ветер разбросал по плечам мои волосы.
Он дул со стороны моего дома. Я знала, что наша обитель хорошо видна отсюда и повернулась, чтобы попробовать рассмотреть в окна второго этажа, не произошло ли чего, пока меня не было.
***
Но из окон вырывалось пламя.
Оно взметалось вверх, тянулось к небесам, может быть к Солнцу за тучами, а может, к Богу. Я никогда не разговаривала с последним и потому не верила в его существование. Но сейчас мне захотелось помолиться.
Стекла лопались. Народ потянулся туда, к месту пожара. Кто-то уже пытался что-то гасить. Мне показалось, я слышу дикую, смертельную песнь сгорающей дотла женщины. Мэри горела.
Она добралась до Него и подожгла все мои работы. Я знала это так же точно, как и свое имя.
Она ревновала и поплатилась за это.
Внизу гудела толпа. Начинали тушить, лилась вода, шипел рассерженный огонь. Черный густой дым огромными рваными клоками стремился ввысь, связывая небо и землю.
Первые капли дождя упали на камни мостовой. Звон в ушах поутих, но все звуки вокруг по-прежнему были приглушены. Мне было сложно дышать. Внутри что-то (или кто-то?) сломалось.
Сквозь огонь была видна корчащаяся и мечущаяся черная фигура. Хотя, возможно, мне это показалось.
Мэри умирала. Или уже умерла.
***
Я оперлась рукой на перила.
Вдруг, словно белый флаг, я увидела летящее по воздуху белое Нечто. Это Нечто нес ветер прямо со стороны пожарища. Я подняла руку и поймала последний подарок судьбы.
Это был акварельный профиль. Черный профиль, который вспышка света освещала с невидимой другим стороны. Я очень тщательно прорисовывала когда-то этот источник искусственных лучей, похожий на уличный фонарь. Нет, это не ветер. Это он.
Силы оставили меня, и, закрыв глаза, я упала.
Перила остались наверху.
Вода раскрыла свои холодные объятия.