Кукурузный поход

...Мы жили в то время в маленьком казахском ауле в Акмолинской области. Этот эпизод из нашей жизни можно сравнить с пребыванием семьи известного английского писателя-зоолога Джеральда Даррелла на греческом острове Корфу, неоднократно описанный им в своих книгах.
Затерянный в сарыаркинской степи, аул обрамлял небольшое озеро, которое в засушливые годы почти полностью пересыхало. Ровная, гладкая степь, лишь на горизонте как шов на огромной ране виднеются аккольские леса. Растительности, даже обычных тополей и кленов, во дворах мало. Самого понятия двора как такового тогда не существовало, между домами и сараями почти не было заборов. Это пространство было своего рода альтернативной улицей, по которой любили лазать детвора, собаки и оставшийся без присмотра домашний скот, в основном, телята-первогодки. Летом вокруг поселка было море ярко-зеленого спорыша, колокольчиков, степных трав, что с лихвой компенсировало отсутствие деревьев, огромными стадами (по другому и не назовешь) среди густой растительности бродила, купалась в лужах у дороги домашняя птица.
Весь Егемен состоял из двух улиц и практически любой из жителей поселка приходился нам родственником. Многие из стариков были тогда живы, они помнили моего деда (по их собственным же словам, дедушка – он долгое время работал прокурором области, заместителем председателя одного из крупнейших совхозов в Шортандинском районе, затем управляющим одного из отделений этого же совхоза – в голодные годы спас им жизнь, обеспечив продовольствием и работой), дружили с его братьями. Часть из них и их детей буквально выросла в доме аташки. Для них я была Серіктің қызы, Серіктің қара қызы, большая половина, наверное, так никогда и не узнала моего имени.
Это было постсоветское время, когда люди по инерции жили как раньше. Двери в любое время дня и ночи оставались открытыми, если хозяин уезжал в город максимум завязывались на шнурок. Детвора в любое время года выйдя из дома ранним утром, домой возвращалась летним вечером со стадом коров или с зимними сумерками. Зайти поесть, перекусить, перехватить чашку айрана или набрать себе курта можно было в каждом из 50 егеменских домов. Мы всегда точно знали в каком доме курт соленый, а где сладкий, где мягкий, а где он тверже камня. Где есть еще его запасы, а где сделали курт только вчера и поставили сушиться под марлей в тенек.
Все знали друг друга, а взрослые знали каждого ребенка в ауле, и где бы мы ни играли, вроде бы сами по себе, всегда автоматически находились под присмотром.
Прожили мы в ауле 3 года и это время было самым счастливым эпизодом нашего детства. Сестренка часто говорит, что если в загробной жизни есть рай, то пусть он будет таким, как те несколько лет в Егемене. Воистину тогда нам есть к чему стремиться.
Как ни стараюсь, я не могу отделить одно лето от другого, поделить три зимы на годы, кроме последней зимы 1999 года, когда мы покинули свой маленький рай. Все 270 егеменских летних дней – это вообще один сплошной наисчастливейший "день сурка", поэтому когда именно состоялся кукурузный поход я не могу вспомнить точно.
...Ограниченный с одной стороной дорогой, другой – г-образно расположившийся поселок обнимал маленькое озеро. За ним находилось казахское кладбище, где похоронены родители папы, и скотоводческие базы, постепенно приходившие в упадок. С двух других частей света Егемен окружали поля. Что сеяли на этих полях, мы никогда точно не знали, а старших, которые были осведомлены, в основном, комбайнеров, механиков хозяйства, спросить все как-то было недосуг. Единственное, что известно было наверняка: два года подряд одна и та же культура не засевалась на том же самом поле (позже на уроках труда я узнала, что это называется "севооборот"). Когда же на близлежащих полях высевали подсолнечник и, конечно же, кукурузу у детей поселка был настоящий праздник.
...Тем жарким солнечным утром я проснулась спозаранку. Мама уже выгнала коров и хлопотала на кухне.
– Спи, еще рано, – шепнула мне младшая сестра, но я, не сумев сдержать предвкушения, выскользнула из кровати.
– Куда бежишь опять с утра? – увидела меня мать. – Хоть поешь немного.
Вскоре окончательно проснулась и сестренка. Вместе мы заканчивали завтрак, когда словно по наитию, ниоткуда (этот звук словно шел изнутри нас) услышали "зов" и, схватив незамысловатые котомки, бросились на улицу.
Мама стояла возле нас на высоком крыльце, вытирая о полотенце перепачканные мукой руки, и лицо ее было тревожно.
– Я не знаю, хорошая ли это идея, – произнесла она, все больше мрачнея. – В конце концов, хотите я куплю вам сегодня же хоть 10 килограмм...
Ее прервал Звук. Точнее поступь. Четыре десятка детских ног шли по нашей улице. В утренней тиши звук был особенно четким. Смех, переклички, вот чья-та ладонь ударила по алюминиевой кастрюле, зашуршал пакет, кто-то споткнулся – звуки, приближаясь, нарастали. Вскоре процессия приблизилась к нам (наш дом был вторым с края поселка). Мы уже стояли у ворот. Они шли. Детвора, начиная от 6 лет и заканчивая 6 классом. Шли с самого крайнего дома другой улицы и чем больше дворов проходили, тем больше их становилось. Так ручьи впадают в реки, так нарастает снежный ком... Возле нас часть ребят притормозила и мы вдвоем с сестрой влились в этот поток. Мама, немного ошарашенная, вернулась в дом.
К нам присоединились еще 3 или 4 человека из последних домов и дорога, резко оборвавшись, выплюнула нас в степь. Наша гурьба рассеялась по равнине.
В метрах 100 от аула находилось небольшое болотце. В середине 20 века, говорят, там была мельница и жил какой-то приезжий то ли поляк, то ли русский. За заросшим травой озерцом – еще порядка километра гладкой степи с муравейниками там и сям. Затем начиналась пашня, а прямо перед ней, словно отделяя поселок от засеянного поля вилась накатанная до зеркального блеска полевая дорога. На этом же пути, немного сбоку, высился верстовой: высокий и стройный тополь. Когда-то на этой полянке их было около 17, дружной стеной они стояли один за другим на защите урожая от снега и ветра. Но в особо засушливый год все погибли, кроме одного, как называли его мы, "одинокого тополя". Кукурузное поле начиналось прямо за ним, нужно было лишь перейти узкую ленту полевой дороги.
И вот последний рубеж пройден и мы, веселой оравой, устремились в царство зеленых исполинов. Светлые стебли в полтора человеческого роста кажется поглощают тебя целиком. Темная влажная земля пружинит под ногами, высоко над головой мелькает лазурное небо, задорно перекатывая туда-сюда белые пушистые облачка, чуть ниже огромные початки машут темно-коричневыми копнами, кое-где в просвете листьев виден наливной ярко-желтый ряд спелых зерен. Нижние листья трогают тебя за щеки, волосы, руки, гладят, словно приветствуя. Ни звука: ни голосов детей, ни твоих шагов. Лишь где-то взлетая, вскрикнет потревоженная птица, или упруго гнутся стебли, пропуская уснувшую в посевах молодую косулю. Словно далекое эхо появляются и тут же пропадают неясные возгласы: это старшие окликают младших, чтобы они не потерялись в этом сонном мире.
– Что ты стоишь? Рви! – кто-то дергает меня за плечо. Оглядываясь, я ищу глазами остальных и постепенно начинаю то тут, то там различать чьи-то головы, руки, ноги, сумки. Как заправские агрономы дети рвут только зрелые плоды: они с коричневыми рыльцами, отогнувшись, почти горизонтально повисли над землей. Но и те, что чуть ниже, в стадии молочной спелости, маленькие, тонкие, когда вонзаешь в них зубы, рот наполняется словно настоянным на свежей молодой траве молоком, или другие, побольше, на вкус похожие на мягкий сыр. Эти – из-за роста – добыча маленьких детей.
Кто-то уже выбрался из кукурузных тенет и сидит на краю поля с горой початков и пробует каждый на вкус, кто-то в азарте уходит все дальше, срывая головку за головкой, кто-то ищет младших ребятишек и щедро раздает им самые спелые кукурузины.
Наконец, все и всё собраны на краю поля, все початки в разной степени зрелости перепробованы на вкус.
– Мынаны пісіріп жеген дұрыс, – выплюнув недожеванные зерна, важно выносит свой вердикт кто-то из особо объевшихся мальчишек.
Да, пора домой. Все еще раннее утро, но здесь, на краю кукурузного поля время словно потеряло свою власть и наш детский поход как будто длится целую вечность и в тоже время одно мгновение. Мы стоим и задумчиво смотрим на аул, который приветливо подмигивает нам бликами окон и сияющей белизной выбеленных стен.
– Кайырден! – вдруг откуда-то с краю раздается истошный крик.
И точно: по улице аула, кажется прямо на нас летит грузовая машина с голубой кабиной. Это управляющий отделением – третьей бригадой – нашего хозяйства, в чьем подчинении находятся все сельхозработники аула и под присмотром – окрестные поля. Помню, когда на уроке моего одноклассника спросили, кем он будет, когда вырастет, третьеклассник ответил: "Қайырден боламын". Главный бригадир – человек строгих нравов и сурового характера, немногословный, ростом высокий, гибкий и поджарый. Еще он – мой жезде, поэтому я важничаю среди затаившихся в кукурузной чаще сорванцов: мол, доеду как раз до дома.
Машина, проехав заросли кукурузы, пропадает среди полей.
Оставшийся путь мы проделаем в полном молчании, отступая как самые настоящие партизаны. Даже листья, оставшиеся от съеденных початков, тщательно убраны в глубь зарослей кукурузы, а спелые головки дремлют в глубине плотно закрытых котомок.
И вот мы высыпали на асфальтированную дорогу около самого первого дома. Уф, можно вздохнуть с облегчением... Тут снова откуда ни возьмись появляется голубая машина. Ватага вмиг рассыпается по окрестным дворам. Ну, мы-то с сестрой почти дома: вот два шага до калитки. Но машина притормаживает и дядя Кайырден останавливается поздороваться с маленькой Аселей. Малышка важно лезет ему на руки и щебечет что-то, а я скрываюсь за дверью дома.
– Наверное, в молоке отварить будет вкуснее, – задумчиво замечает мама, глядя на початки, вываленные из моей торбы.
– Ты, надеюсь, не объелась незрелых? – строго глядя на меня, вопрошает она. Я поспешно машу головой.
– А ты? – тут же спрашивает она, обращаясь к вошедшей сестре.
– Нет, мама, – серьезно отвечает Аселя и радостно добавляет, – Я даже дядю Кайырдена угостила самым красивым...
PS: Следы кукурузного похода были видны во всех домах аула еще неделю. То лист выскользнет кое-где, то длинными полосами валяются разноцветные рыльца у заборов. Самые тонкие початки со светлыми волосами были у девочек вместо кукол. С удовольствием играли ими и мы с сестрой, хотя дома у нас на каждую было по 5 Барби, одной Синди и еще три Кена на двоих.
PPS: Получили ли взрослые выговор за тот наш крестовый поход на кукурузу от бригадира, так и осталось для нас тайной. Помню лишь, что папа после работы, придя домой, посмотрел на отварную кукурузу в наших тарелках и, кривя губы, сказал: "Ворованное не ем и никогда не ел". Мама, кажется, была такого же мнения...