Yvision.kzYvision.kz
kk
Разное
Разное
399 767 постов40 подписчиков
Всяко-разно
3
07:59, 22 февраля 2017

Беседка nasreddina: Е. Танков: о вызове, брошенном серьезности наших убеждений

Blog post image

Я отбираю для встреч в "беседке" собеседников лишь по одному критерию: они должны быть интересны мне лично. А мне интересны люди, обнажающие суть игры жизни. Сегодня в гостях на YVI  - Евгений Танков.

Николай Чумаков: В беседе Муратом Телибековым я привел в качестве примера вашу «дуэль» с судьей, где, на мой взгляд, проявился страх власти перед десакрализацией властного статуса при помощи смешного. Если человек высмеивает статус, он лишает его носителя главного инструмента управления — страха. Именно поэтому последовало столь серьезное наказание за поступок, по сути, который тянет разве что на административное предупреждение. Ваш поступок обнажил игровую суть жизни. Люди постоянно играют, распределяя рол: судьи и преступника, президента и народа, художника и того, для кого искусство предназначено. Таких ролей бесконечное множество. Это нормальная часть социального взаимодействия. Проблемы начинаются тогда, когда люди начинают отождествлять свою роль с самим собой. Тогда, например, судья решает, что мантия наделяет его сакральными функциями, делая чуть ли ни небожителем. Я думаю, что власти, для поддержания своего статута, всегда нужны враги, те, кто на эту власть претендует. Стремление к власти придает ценность этой самой власти. Тот же, кто смеется над властью, лишает ее ценности и делает бесполезной, что для власти гораздо страшнее. Что вы думаете об этом?

Евгений Танков: Это не было ни дуэлью, ни “дуэлью”. Ни даже “не-дуэлью”. Становление-мухой кое-кого в чьих-то глазах/ушах (не говоря: “умах”). Так почему он отшлепал того судью бледно-зеленой мухобойкой, шуйцеобразной к тому же? Для чего? Зачем? К чему? С чего? Из-за чего? Кого? А? Тексты дуэльных кодексов не позволяют мне рассматривать даже самый тщательно формализованный вызов в качестве репрезентативной метонимии дуэли; для страт, обеспечивавших легитимацию подобных форм телесно-ориентированного дискурса, существенной была регламентация практических аспектов “отмщения за нанесенное оскорбление”, возможного “между равными”. Формализация же ритуалов остракизма носила в большей степени априорно-невербальный характер. Согласно статье 24 раздела С (“Оскорбление третьей степени”) главы 3 (“Степень тяжести оскорбления в зависимости от его причин”) части первой “последнего из актуальных” дуэльных кодексов – дурасовского: “для наличности оскорбления действием необходимо прикосновение или попытка к тому, обнаруженная и неисполненная лишь по непредвиденным и независящим от оскорбителя обстоятельствам”. В следующей его статье “при оскорблении действием прикосновение равносильно удару”, и “степень тяжести не зависит от силы удара”. С самого начала я мыслил этот интегральный хеппенинг с открытым финалом в качестве сеанса демонстрации потенциала, усмотренного в статье 341 УК РК. Статья не административная, максимальное наказание – два года ограничения свободы. Мне же инкриминировали “угрозы”, коих, как нетрудно убедиться, ознакомившись с видеозаписями, я не изрекал, и которые, разумеется, никак не упомянуты ни в приговоре, ни в последующих судебных актах. О власти. Памятуя о роли “воли к власти” - генерализирующей метафоры, долженствующей вытеснить в качестве постметафизической модели, объясняющей динамику эволюционных трансформаций, фундаментальные дарвиновские концепты, хочу сделать официальное заявление: ни-фи-га. Подобная фундированная имперсональностью традиция словоупотребления является контрпродуктивной. Смеяться “над властью” в данном случае – демонстрировать несостоятельность пусть и неконкретных, но вполне определенных нурок и нурсиан в качестве персон-референтов воображаемого сообщества “облаченных властью”, “властей”, “системы”. Я же этим не ограничиваюсь, поскольку участвую в процессах самым непосредственным образом. В итоге утраченная ими в символико-этологическом плане “власть” увеличивает мое могущество. И поэтому бессмысленно допытываться, чего власть “боится”, или что для нее выступает “ценностью”. А если от меня ждут промежуточного резюме, то да, “убивают не гневом”, “убивают” действительно “смехом”. Если “убить” значит лишить нечто его символико-этологической ценности. Вот что я думаю об этом.

Николай Чумаков: В ваших интервью то и дело можно увидеть отсылки к фильму Захарова «Тот самый Мюнхгаузен». Этот фильм мной очень любим. Но со временем у меня выработалось критическое отношение к захаровско-горинскому Мюнхгаузену. Несомненно, Мюнхгаузен — трикстер, но трикстер причесанный и присыпанный пудрой романтизма. Таким же трикстером является Уленшпигель шванков — абсолютный анархист, не имеющий ничего общего ни с какими моральными ценностями, но у Костера он превращается в героя и борца за свободу. У Соловьева Насреддин вдруг становится защитником бедных, хотя из богатого фольклорного материала видно, как Эфенди с одинаковым рвением высмеивает и богатых и бедных. Вы все-таки романтик?

Евгений Танков: В интервью – однажды. Но это не меняет дела. Нужно для начала развести трикстера – плута, изобретательного жулика, предприимчивого прохиндея, и трикcтера-двойника культурного героя. После этого можно говорить о степени типизации. “Анархизм”, безотносительно связи с Уленшпигелем Костера, по крайней мере в представлениях его создателей, является учением политическим, а значит апеллирующим к “моральным ценностям”, поскольку даже само участие/неучастие в делах “политических” есть актуализация ценностных установок. А так-то, конечно, все зависит от традиции словоупотребления, как и восприятие этого “всего” в только что завершившемся предложении. “Романтик” ли я “все-таки”? Да кто его знает!

Николай Чумаков: Я считаю, что не вполне правомерно разлагать фигуру трикстера таким образом. Трикстер без сакрального начала (в соотношение с культурным героем или при замене культурного героя) перестает быть трикстером и становится банальным жуликом. Как пишет Хайд: “...большинство современных воров и бродяг лишены важного элемента трикстерского мира – а именно, его сакрального контекста. Вне ритуального контекста трикстера не существует. Трикстер, пишет она, напоминает о том, что “сакральность не имеет ничего общего с добродетелью, интеллектом или достоинством: трикстер производит священное, нарушая табу, что и придает ему магическую силу – которая, в свою очередь, отождествляется со священным”. На вашем опыте пребывания в заключении. Современная каста воров окончательно утеряла сакральный аспект, подчинившись, так называемым «красным зонам»? И второй вопрос из этого же контекста. Обязательно ли художник (в самом широком смысле этого слова) должен быть связан с сакральным?

Евгений Танков: Но trickster и есть “жулик-плут-пройдоха-прохиндей-мошенник-аферист-обманщик-ловкач-хитрец-ловчила”. А в остальном – все зависит от традиции словоупотребления. Кого мы считаем автором своего собственного словоупотребления? Юнга? Мелетинского? Липовецкого? Хайда?Википедию?

Для всех перечисленных релевантной остается связь с мифом, а именно антагонизм по отношению к культурному герою (включая демиургов местного и областного значения, первоизобретателей и архерационализаторов). Лишь более-менее анонимные авторы Википедии определили его через “противоправные действия”, а также неподчинение “общим правилам поведениям”. Но, “во всяком случае”, в этой же статье, в основной, дефинитивной части, очерчен круг контекстов (мифология, фольклор, религия). Это заведомо исключает из всяких трикстерско-хипстерских хитпарадов Мюнгхгаузена-Янковского, и отнюдь не только потому, что это персонаж: кинематографический, театральный, постфольклорный, да и к тому же имеющий прототипа. От “трикстера” больше у Мюнхгаузена Гиллиама, который чаще обращался к историям Распе. Захаровский же Мюнхгаузен довольно вяло противопоставляет себя господствующей в этом контексте христианской мифологии, предпочитая отчуждать свою инаковость в жанр поступка. Он, если мыслить в этой бинарной парадигме как раз больше культурный герой. А кто трикстер? Герой Кваши.

Что же касается конкретно Хайд, то его аналитику “трикстеров” в этой связи использовать еще труднее, поскольку он обращается именно к божествам – Гермесу, Кришне и Койоту. Из этих трех сейчас я готов обсуждать лишь влияние Гермеса на мое творчество, а также соотнесенности практик с разного рода мюнхгаузенами – мультипликационными, кинематографическими, литературными, драматическими и философическими.

И о ворах. Из приведенной цитаты видно, что у автора “воры” и “бродяги” не имеют значения, привитого советской криминальной субкультурой, т.е. он не имеет в виду иерархизацию и социализацию в “черных” зонах. Эта субкультура, более обширная, и, в этой связи, гораздо более интересная для анализа, нежели, к примеру, культура эмо. Или готов. Дело в том, однако, что о кастовости подобного рода в РК говорить не приходится, поскольку, по моим данным, у нас сидит один вор, но вор российский, один местный вор не так давно быть таковым, и еще один вор-казахстанец пребывает то ли в РФ, то ли еще где-то, во всяком случае в РК не сидит. Так что о кастовости, сохранении традиций, обрядов, ритуалов, обычаев и обыкновений говорить не приходится. Хотя даже в пределах Казахстана ситуация может существенно разниться, т.е. воспроизводство определенных моделей поведения, претендующих на нормативность в рамках данной субкультуры, но вторично - рудиментарных по своей природе. Впрочем, при создании этой субкультуры в качестве в качестве моделей- трансляторов сакральности был избран ритуальный комплекс, репертуар (в нейрофизиологическом смысле) христианского рода. Стоит в этой связи вспомнить Сталина и Дзержинского. Вероятно, тбилисская духовная семинария все-же сказалась. По количеству “воров” на душу населения Грузия, насколько могу судить, уверенно обгоняла даже Россию.

Теперь про связь с сакральным. Захаровский Мюнхгаузен больше игнорирует, нежели энергично отрицает конвенциональную буржуазную сакральность, основанную на эксплуатации христианской семиосферы. Всякое учение будет ошибочным как минимум настолько, насколько оно является религиозным. Ценностные трансформации – высшая форма творчества. Художник-демиург сакральная фигура априори. Дезавуировать религиозную сакральность черни как разновидность клеветы на мир – благородная задача. Правда не так уж много тех, кто может мне в этом качественно ассистировать.

Николай Чумаков: Тут я с вами не согласен. Определения трикстера у Хайда и Герасимова, по сути, не противоречат друг другу. Разница лишь в широте определения. У того же Герасимова в число трикстеров включены и Уленшпигель, и Насреддин, Диоген Синопский и Илья Муромец. У отдельных авторов сюда включают как Ленин, так и Жириновский. Трикстер, если ворует, то делает это напоказ, если торгует, то торгует ради самой торговли, а не ради прибыли. Он медиатр, посредник между разными социальными и мировоззренческими системами, не принадлежа ни к одной из них. Поэтому не сводится к банальному жулику или вору. Тем более, сюда никак нельзя включить Бургомистра (героя Кваши). Все таки здесь Мюнхгаузен трикстер, но трикстер, лишенный героя, взявший на себя функции культурного героя. Хотелось бы, что бы вы раскрыли влияние Гермеса на ваше творчество? И рассказали о том, какое влияние на вас оказал образ Мюнхгаузена?

Евгений Танков: Нет никакой сложности в том, чтобы назвать трикстером Ленина, Леннона, Захарова, Квашу, Юру Шатунова... Кого угодно. Можно приравнять трикстера к фрику, некрогомопедофилу, нонкомформисту... Все дело лишь в традиции словоупортебления, а также примыкающей к ней традиции номинации, не более. Здесь не может быть предмета для спора, поскольку "спор" лишь о словах. Кто главный эксперт в захаровском Мюнхгаузене? Наверное, Захаров. Пусть как скажет, так и будет. Я заранее соглашусь с автором в оценке своего образа. Сам по себе Карл Иероним трикстером быть не мог, посокольку был физическим лицом, и мыслить эту фигуру в рамках бинарно оппозиции герой/трикстер можно, но... Это простая и самодостаточная языковая игра, не сулящая приращения знания. Он не мог быть лишенным культурного героя, потому что порядочные герои ни с того ни с сего возле выдающихся вралей не заводятся (если вести речь о живом бароне), а в пьесе Горина нет никаких признаков удаления иного героя по причине отсуствия такового. Можно упомянуть о деяниях именно горинского барона, можно на героя Распе и Гермеса как на выявленные мною источники интертекстуальности в "Так говорил Заратустра". Информации слишком много.

Николай Чумаков: Телибеков считает, что есть грань, за которую в своих поступках нельзя заходить. Нельзя бить хлопушкой судью, нельзя смеяться над смертью ребенка или религиозными чувствами. Я думаю, что эти ограничения должны существовать для людей. Но они не должны существовать для отдельно взятых личностей, тех, кто берет на себя право перековывать и обновлять ценности. Так русские юродивые намеренно нарушали табу, чтобы вызвать возмущение людей. Это возмущение заставляло людей вспомнить о ценностях и как бы обновить их в своей душе. Но люди, взявшие на себя ответственность быть свободными от старых ценностей, должны понимать, что им придется платить за это, возможно, даже собственной жизнью. Хотелось бы узнать ваше мнение. Все-таки эта грань есть?

Евгений Танков: А смеяться над самой авторской подборкой “смертных грехов”? Варить козленка в том самом? Беспомощность тех, кто занимается формализацией этики с полурелигиозных позиций, почти всегда искупается курьезностью конечных результатов их деятельности. Если же говорить серьезно, то хлопушками я никогда никого не бил, а шутить над смертью ребенка необходимо, если это позволит, например, избежать других смертей. Что же касается пресловутых “религиозных чувств”, то высмеивать оные должно вплоть до упразднения самого источника комизма. Вот. Платить жизнью? Разумеется! Но платят жизнью все. Иногда приходится платить еще и смертью. Забвение табу… лубочный катарсис… Не праздный вопрос: что за фигура комизма пребывает на сцене письма? Не значит ли это, что “нельзя, однако, увлекаться подобным нагромождением аллегорий, ведь это значило бы приписывать клоуну, бродячим паяцам, миру цирка четкое значение, устойчивую функцию. А они могут существовать только в условиях полной свободы. Не надо торопиться наделять их определенной ролью, функцией, смыслом - напротив, следует оставить за ними право быть всего лишь игрой, не имеющей смысла. Немотивированность, отсутствие какого бы то ни было значения - это, если можно так сказать, воздух, которым они дышат. Только благодаря этой незаполненности, этой первичной пустоте они и могут переходить к значению, которое мы в них обнаружили. Они должны быть как можно более бессмысленными, чтобы обрести смысл. В прагматическом мире, прошитом густой сетью значащих взаимосвязей, во вселенной практической выгоды, где всему придана какая-нибудь функция, потребительная или меновая стоимость, выход клоуна разрушает несколько ячеек сети, прорубая в удушливом преизбытке общепринятых значений брешь, сквозь которую может ворваться ветер тревоги и жизни. И тут бессмыслица, которую приносит с собой клоун, вновь приобретает характер критической переоценки - это вызов, брошенный серьезности наших убеждений. Нахлынувшая волна бесцельности вынуждает нас подвергнуть пересмотру все истины, которые считались непреложными. Как раз из-за начального отсутствия всякого значения клоун и получает исключительно высокое значение «несогласного»: он ниспровергает все существовавшие ранее системы ценностей, он создает внутри привычного монолитного порядка пустоту, благодаря которой зритель, отделившийся наконец от самого себя, может расхохотаться над собственной неуклюжестью.

Николай Чумаков: Для меня лично, самая большая задача и проблема — это не влипнуть в какую-либо систему ценностей. Потому что таких систем множества, люди создают свои мирки из политических, религиозных, философских мифов да и просто стереотипов, отгораживаются ими от жизни, считая, что они тем самым познают ее смысл. Как в той притче — видя отдельные части слона. Думают, что хвост или хобот и есть слон. У вас есть политические предпочтения или какой-либо набор принципов?

Евгений Танков: В восприятии притчеобразных слоноведов он как-раз не был метонимически замещен хоботом, ногой или хвостом. В их интерпретациях отсутствует общий знаменатель – слоновость. А для того, чтобы не “влипнуть”, необходимо тщательно и методично изобретать ценности, необходимые для жизни, наиглавнейшая среди которых – сама жизнь. Эту ценность следует изобретать как можно чаще. Почему бы не назвать подобный выбор – набором? Принципов? Предпочтений? Можно и так сказать!

3
391
4