Yvision.kzYvision.kz
kk
Разное
Разное
399 773 постов41 подписчиков
Всяко-разно
0
08:28, 24 сентября 2010

Ветер, воздух и вода

Почему я не читаю ранние свои вещи?
Почему я так люблю этот рассказ?
Потому что детство?
Потому что первый печатный?
Потому что, кажется, тысячу лет назад...

Мать честная, мне двадцать три, а пишу, что ваш старый пердун.

I

- Тебе так грустно, оттого что ветер перемен уже не дует в спину как прежде?
- Кажется, он меня покинул. И случилось это вовсе не из-за того, что я им не дорожил. Так было потому, что я его не уберег.
- Причина-следствие. Вытряхиваешь из копилки жизни отведенное время, а вместе с ним лишаешься перемен. Потом смотришь, как другие стремятся поймать эти волны трехэтажной высоты. И ловят их, ловят, чтоб на секунду, а то и меньше остановить время на гребне.
- Может, они уже знают, что волны не приходят ниоткуда. Луна нужна нам для приливов, а ветер – чтобы мы могли чувствовать, как дороги нам эти приливы.

Но это вовсе не то, что я помню из детства. И не то, о чем хотел рассказать.
То, что я помню – это круглая, укутанная дымкой, выпуклая лампочка-Луна. Будто смотришь на неё сквозь линзу. Луна, что зависла над темной ночной гладью Черного моря. Застывшая в воздухе свежесть, которую нельзя изобразить. Совсем не то, что ты видишь в рекламе. Та свежесть – это не выстиранная простыня. Это не весенняя поляна. Это не подснежники. Та свежесть – это то, что ты чувствуешь, стоя босыми ногами в морской воде, когда ласковый ветерок нежно треплет твои светлые мягкие волосы. Лунная дорожка дрожит на воде. А море то хохочет, то вздыхает как огромный живой организм.


Тогда я в первый раз искренне поверил в свои силы и научился плавать. И это случилось потому, что в меня уже верили. Это моя мама. Это мой отец, который подбодрял: «Греби, греби. Смелее». Это моё тело, идущее по волнам прочь от знакомого берега. Вглубь, в темноту, разрезаемую лучами самых больших звезд, которые мне доводилось видеть. Это они с недосягаемой высоты смотрели и смотрят сейчас. И зажигают. И это действительно кому-то нужно.
Я плыл на спине, а когда прекращал работать руками, соленые волны удерживали мои сорок килограммов, укутывали бархатной пеной, убаюкивая своим постоянным и мелодичным шипением.
Я пытался плыть брасом, кролем, греб по-собачьи, но сильно уставал. И лишь когда перевернулся на спину чтобы отдохнуть, увидел, как пристально они смотрят. Они пронизывали меня своим ослепительным взглядом. Звезды…Я никогда не видел такого яркого свечения. Может, не все, но одна из них – самая огромная – в тот час сияла только для меня.

II

Ясное, солнечное, бархатное, сочинское лето. Беззаботное, беззастенчиво малоопытное детство. Время смотреть на мир снизу-вверх завороженным взглядом широко раскрытых глаз. Неохотно откликаться «Мааааам, я щас» после третьего настойчивого, но такого родного, теплого зова из окна «Сыыынооок, иди кушать». Прыгать по расплывшимся кляксам луж, шлепать в насквозь промокших, хлюпающих сапожках по грязи и глине. Строить и лепить из неё плотины. Пускать в далекое плаванье «алые паруса» выструганных отцом корабликов. Разве это не счастье? Оглянешься, и вот оно. Твоё собственное. И все бесплатно. И все даром.
А ещё – лесопилка. И запах свежих стружек, сохранивших душу уже отжившего свой век, но ещё такого молодого древа. У каждых опилок – свой. Сырой, влажный, чуть затлевший, теплый, смолистый. Десятки оттенков внутри поддавшегося ржавчине металла и испещренных гвоздями досок. Широкие поручни гулко отдающей железом и дрожащей под башмаками лестницы. Забраться повыше, когда никто не видит, шагнуть разок и…утонуть в опилках. И снова робкий шажок, предваряющий тот самый головокружительный полет вниз, чтобы беззаветно отдаться всем телом изрубленной на мельчайшие кусочки плоти когда-то дышащего дерева. Только через годы, в юности, ты будешь с тем же восторгом тонуть в пшеничных девичьих локонах и бездонных любящих глазах.

III

Сам того не замечая, я любил говорить с природой. Этому я научился у матери. Поднимаясь вверх по петляющим лесным тропинкам, оставившим последние признаки цивилизации, победившим асфальт и прогресс, мы выходили на поляну. И каждый день той же дорогой ходили десятки людей. Вопреки всем законам, поляна оставалась девственным, непокоренным, живым и все ещё непознанным островком суши, на котором никогда бы не осмелилась оставить след черная прорезь резиновой ступни человека. Человека, на секунду (на век) заблуждающегося, будто он подчинил природу. Но раз, осознав её истинное величие, навсегда утрачиваешь последний отголосок ничтожной уверенности в превосходстве выдуманного техногенного начала.
Поляна цветов, поросший мхом пенёк. Щебетание маленьких, непоседливых птах. Хруст ветвей, шуршание листвы. Может, это ветер? Или все же юркие зверюшки, божьи твари, которые, в отличие от нас, уже нашли своё место под солнцем. Лягушки на заводях; мириады личинок под покрытыми мхом, отсыревшими корягами; кишащая живность, зарытая в почву вековыми камнями. Кода лесной симфонии – скрипичное пиликанье кузнечиков под неугомонную стрекотню цикад. Все как в сказке. И тогда понимаешь, что сказки пишут люди. А люди очень часто пишут о том, что видели, что знают. Я это видел, и я это знаю.
И бывает, что возвращаешься в родную стихию. Пролетел десяток-другой лет. А мудрый каштан, раскинув свою пышную крону, всё стоит на прежнем месте, дарит детям плоды, вкуснее которых нигде и никогда не найдешь. Обнимешь его. Заговоришь. Расскажешь, что с тобой случилось за то время, пока ты рос, как научился ценить то, чего, увы, не возвратить. И хлынет поток воспоминаний, разрывая в клочья застывшие плотины памяти. И побегут слезы, омывая лицо, и сердце забьется учащенно, внемля вкрадчивым роптаниям старухи-ностальгии…
Где-то далеко и в то же время близко гремят раскаты притаившегося в горах грома. Похоже, кто-то кашляет на небе. Высоко, в глубине, заправленной сгустками туч, копится колоссальная энергия, бьющая молнией по громоотводу. Я собираю разбросанные порывом ветра прищепки и строю из них роботов. Этому меня научил мой друг Серёга. Мы познакомились, столкнувшись «пятыми точками» в песочнице детской площадки, когда нам было чуть больше года. Вместо традиционного рукопожатия, он укусил меня за ухо. С тех пор мы дружим.
…В южных краях дождь приходит внезапно. И мгновенно превращается в «падающий» ливень. И ты мчишься под навес, чтобы тебя не окатило как из ведра. Из укрытия будешь наблюдать, как капли собираются в горсти, а горсти выплескиваются на землю. Будто чьи-то могучие руки выжимают набухшие от влаги тучи. А земля, утолившая жажду, отвечает кипучей радостью. В ней что-то просыпается, потягивается, страстно устремляется в небо. Воздух наполняется озоном и той свежестью, иллюстрацию к которой не найдешь ни в Букваре, ни в энциклопедии.
Вода. Она тебя гипнотизирует. И манит своим чарующим великолепием. Слышишь, как этот ливень шепчет: «Прикоснись к тому, с чего всё началось. Растворись во мне, как миллионы других веществ, организмов, существ на Земле? Пусть будет в нашей галактике жизнь, пусть никогда не останемся мы одинокими во вселенной. Но, скажи, разве есть на свете, в параллельных мирах, на далекой планете, такое чудо, как этот дождь?»
И я делаю шаг навстречу ледяному потоку, зная, что буду лежать с температурой, заливать уши жгучим борным спиртом, ходить с вечно забитым, шмыгающим носом, вырывать аденоиды, прокалывать барабанную перепонку. И это плата за возможность прикоснуться к совершенству, окунуться в благодать, слившись воедино с тем, что я выплеснул однажды при попытке запечатлеть строгой формулой на белой бумаге.
До сих пор, стоя под жесткой струей городского душа, я иногда чувствую на себе призрачное касание капель того самого дождя, наедине с которым был готов провести целую вечность.

IV

- Купи себе вторую жизнь!
- И верни обратно, пока не просрочил гарантию.

Темные норы в серых шлакоблоках недостроенного детского сада рушились от неумолимых ударов кувалды. Мы с дворовыми пацанами частенько крушили уцелевшие участки «вечной» стройки. «Стройкой» комбинация из четырех заброшенных трехэтажных корпусов называлась, скорей, по привычке. Помнит, наверное, каждый камень времена её славного роста. Все было на благо – для детей. Хорошее начало, обернувшееся грудой развалин из-за вечной проблемы любого рискового предприятия – недостатка средств.
Измотанные одним занятием – разрушением, мы принимались за другое – созидание. Строили «шалаши». Шалашом считалась яма, прикрытая засохшими ветками, хвоей и листьями. А ещё мы плавили свинец, отыскивая старые автомобильные аккумуляторы с вытекающим из них едким зеленым раствором. Очищали пластинки, складывали в банки, разогревали их на костре и заливали в шлакоблоки с прорезями. Затем, в ход опять вступала кувалда, которой мы разносили формочки с уже капитально застывшим свинцом. Так продолжался цикл, разорванный одним знаменательным событием.
У нас, как у многих пацанов в то время, случались рукопашные стычки. Самыми жестокими и батальными были драки «двор на двор». Ребята из дома 96/6 на Курортном проспекте ждали появления враждующей «банды» из дома 96/10. «Стрелка была забита» на 17.00. Я только что получил новую и, надо признать, ни с чем не сравнимую забаву – игровую приставку «Денди». Выходить на улицу, понятное дело, резона не было никакого. Мои «однополчане» уже трубили о «дезертирстве». Мама очень волновалась за меня, потому что видела, как из соседнего двора надвигалась толпа, звеня цепями, стуча палками, свистя прутьями. «Наши» же собирались брать «неприятеля» голыми руками. Такая стычка могла стоить мне глаза, нескольких зубов, а, может, и того хуже. Я кричал, что должен, что «все идут, а я, выходит, трус?!» Но перед решающей схваткой не удержался и позвал свою команду посмотреть на заморскую штуковину. Надо ли говорить, что в пять часов вечера «вражеской банде» биться было не с кем. Пацаны, похожие друг на друга как краснокожие братья, уселись на полу у старого «Горизонта», наблюдая за тем, как разноцветные квадратики носятся в буйной пляске безумного действа. Чтобы получить все 16 заявленных в документации цветов пришлось пригласить мастера, который спаял специальную штуку – декодер – позволившую отечественному телевизору примерить на себя «забугорный» стандарт. Разрекламированный белый слоник, которого дети всенародно полюбили, стоил скатившихся по виску капель пота и даже сильно похудевшего кошелька.
Артём – главный зачинщик драки – был местным «авторитетом». Его имя, как табу, дети никогда не произносили вслух, а только обиженно хныкали: «Он меня опять стукнул (обозвал, толкнул, ущипнул)». Говорят, дерзкий был человек. Но я его и не помню. Помню, боялся его. Как все и даже больше всех. Помню, как он бросал камнями в голубей, как я кричал маме, чтобы она велела ему прекратить, потому что сам уже обессилел. Как попал он в голубку, которая камнем упала наземь. И вся стая разлетелась (А говорят, что люди – самые умные на свете). Но только, верьте-нет, один из голубиной стаи все-таки остался. Остался, чтобы, вопреки сильнейшему из инстинктов – спасению жизни, заслонить подбитую своими крыльями. Расправив их широко, выпучив грудь, он стоял, принимая на себя сильнейший шквал разрезающего воздух щебня. Он стоял там до тех пор, пока мама не вступилась за птиц. До тех пор, пока голубка не очнулась и не взмахнула раненым крылом. Неразлучной, непостижимо преданной парой они взметнули ввысь, сделали пробный виток над крышей и скрылись из виду…
В 14 лет Артёма судили за надругательство над девочкой из школьного лагеря. У него всегда были проблемы с законом. А у всех жильцов округи – с ним. Сейчас, говорят, проблем нет. Говорят, его не стало. Зарезали в одной из потасовок. Но случилось это намного позже.
А в тот вечер мы напрочь забыли и о нём, и о предстоящей схватке. Уже минуло пять часов, а все «наши» прилипли к голубому экрану. Дремлющее солнце клонилось к морю. Но перед тем как до утра спрятаться в глубоких водах, бросило свой прощальный луч в окно детской комнаты. В дверь кто-то позвонил. Я повернул ручку замка и замер от неожиданности. На пороге стоял Артём. Он протянул руку с зажатыми в кулаке десятирублевыми купюрами и, запинаясь, пробормотал: «Можно и мне в кино?» Жестом великодушного хозяина я отвёл его руку, бросив искренне и как бы невзначай: «Не надо, так заходи». Ребята, соскочив со своих мест, услужливо предложили Артёму единственное кресло, установленное в самом центре, прямо напротив телевизора. Он важно уселся, завороженно и удивленно уставился на серую коробочку, из которой выпрыгивали на экран пляшущие фигурки. Их пленительный безудержный танец неожиданно принес мир нашей воинствующей обители в тот необычайно тихий и незабываемый сочинский вечер.

0
238
1