Я заметил вот что. Мы перестали вдохновляться примером наших отцов. Кто-то острым ножом взрезал ткань между поколениями. Опыт тех, кто старше нас на 30-40 лет практически не применим к нашим реалиям.
Есть у меня один хороший сосед. Я впервые обратил на него внимание, когда однажды зимой увидел из окна пожилого человека, который тщетно пытался открыть оледеневший замок своей машины. Он суетился, пытался дышать теплым воздухом в щель замка. Потом отправился домой за кружкой горячей воды.
Оказалось, что у него внучка почти такого же возраста, что и мои дети, и мы как-то незаметно сдружились. На вид ему под семьдесят. Ясные глаза, смуглое худощавое лицо. Сначала я подумал, что он кореец. Из тех стариков, которые знают свой родной язык, и напоминают молодым родственникам о днях поминовения, и о том, насколько глубоко надо поклониться, перед тем, как сесть за стол.
Но звали его Абдулалим, это мусульманское имя. И, чувствуя мой безмолвный вопрос, старик уточнил, открыв в улыбке свои мелкие ровные зубы:
- Я дунганин, Рустам. Ты подумал, что кореец?
- Да, вы похожи на корейца.
Сын Алима женился на казашке, и с тех пор дунганин Алим-ага влился в большую казахскую семью. Молодость его прошла в среде уйгуров, и он потряс меня тем, как вдруг принялся напевать одну уйгурскую песенку. Помимо этого, он отлично знает казахский, и учит языку внучку. Такой вот интернациональный оказался старик.
А машину он свою продал. Возможно, сын потерял работу, или случилась иная напасть, но вот уже полгода как молодые с детьми живут в тесной двухкомнатной квартирке Алим-аги. Две поколения, два внука и куча воспоминаний.
- Летом обязательно куплю новую машину, - бодро говорит старик, когда мы встречаемся на улице, чтобы перекинуться парой слов.
А я киваю, и до меня всё отчетливее доносится треск той невидимой ткани, которая с каждым днем рвется всё больше и глубже, отбрасывая людей в разные стороны. Но Алим-ага устоит непременно. Он держит эту ткань жизни словно маленький крепкий шов, и глаза его ясны.