Желтый лист сорвался, покружил, влетел в окно и приземлился на чистую тарелку. «Зачем здесь тарелка, — подумал я, — когда все равно жрать нечего...» И пошел за ручкой:
1. Гречка (дорого)
1. Пшенка
2. Хлеб
Собрался. Подумал. Дописал:
3. Котлета
Перед самым магазином я встретил трех третьеклашек. Первый всё фыркал:
- Парублю тофором на фпинат и на фыр!
- Не хватит смелости, - вяло отвечал второй.
- Парублю ваф, фля!
- Да ну конечно!
А, меж тем, у детишек на лицах проступали прошлые жизни, как если бы один был топором, а двое других — шпинатом и сыром.
Позавтракав, я направился вниз, по склону зеленой горы, по ветру, за капельками хихикающего дождя. После ураганной ночи просыпались лиственные. Взрывом на макаронной фабрике стали им кроны. Ветер спешил, зачесывая челки ёлок свистящим воздушным гребнем.
В шевелюре одной, приземистой, журчали белки. Приметив их, я вырубил ближнюю ударом с правого глаза. Легким движением взгляда я принялся массировать её шерстку, подбираясь поближе, чтобы прочесть стихотворение Божие. Беличий хвост распушился павлиньими перьями. Смоченный дождиком, точно росой, ловил он солнечные россыпи.
Вдруг из хвои вынырнул грозный БЕЛК и, избороздя глазенками два метра моего роста, подтолкнул свою визави носом. Неглупое животное.
И полетели они с дерева на дерево, укрывая сокровенное от посторонних.
И было мало им нашего постного мира, не доставало лишь своего. Будто через строчку, вместо дыхания, вырывались из губ их слова любви. Ваши слова, Чехир и Пиратка. А, может, и не ваши. Все равно я ни черта не разобрал.
На остановке случайно столкнулся со старым приятелем. Из-под футболки его улыбалось пивное брюхо. А улыбка на лице оставалась прежней. Такой пронзительно усталой. Мы говорили долго. Нас полосовало дождём. Ноги мои затекли в сланцы. Речь обо всём зашла далеко и заблудилась в категориях: цены, дети, власти, погода, пробки, счастье. Язык доводил до Киева и обратно.
Приятель смолил с незавидной периодичностью, вытягивая трупики сигарет, один за другим, пока черная пачка не опустела, что тот гроб без пассажира.
- Знаешь, я хочу в деревню... Там всё совсем-совсем другое...
- Типа настоящее?
- Да, настоящее. Молоко парное, со сливками, с пленкой. Яйца страусиные с ярко-оранжевыми желтками. Мужики вялят рыбу и гонят самогонку, жены их — толстые бабы — полют грядку, овощи солят. По праздникам семьями пьют пиво, горланят. У каждого своя земля. А земля там совершенно другая, черная.
Идешь в межи по щиколотку, в портянках с ног до головы, а иначе — никак, потому что комаров там — не продохнуть, хлопнешь в ладоши — кровищи!
Тесть да камыш шумят в спину — сиди, мол, тихо, спокойно. Ну я и сидел. К полдню стало тепло, и рой рассосался. Фу, думаю, кровопийцы. Чай, высосали половину.
Долго сидели. Сто двадцать карасей поймали. Вот таких (показывает четверть метра).
Встали, значит, с утра... А встают там в пять-шесть часов, где-то...
- С первыми петухами.
- Ага. Так о чем бишь я? Да, вот, так и живут: нужно мясо - звонишь куму, привозит тушу. Денег не берёт. Даешь мешками картошки. Так и живут...
- Бартером.
- Ну да. На одну зарплату сейчас нигде. Хоть в Сочи, хоть в деревне.
- Пьют пади?
- Да враки всё! Никто там не пьет. Разве что самогонку свою. Ну и водку — её там из брунок — сами же хозяева магазина. А пиво только по праздникам. Пиво дорогое.
- Дорогое?
- Ага, привозное ведь. Да и зачем покупать? Градуса в нём никакого. Самогонка, вон, другое дело.
- Как водка?
- Фиг с два, блин! Шестьдесят градусов не хочешь?
- Ничего себе. Как пить-то такое?
- А вот так! Опоздал кто — извинения не принимаются. Язвенник, трезвенник, а штрафные сто пятьдесят грамм выпить залпом обязан. Такие уж у них там порядки-традиции. Опоздал, хлопнул, - гляди, раскраснелся. Щеки зарумянились, язык развязался. Хорошо... (вздыхает)
- А чо сам-то не уедешь?
- Да ребёнок же, вон, работа. Работу там нужно искать. Да и жить надо по-другому, в поле выходить. В зной, не в зной — пахать. В обед ещё куда ни шло — отошел в лесок, прилёг, вздремнул в тени. А так — весь день до девяти...
А он всё говорил и говорил, пока тонкие нервные пальцы его лезли в пустую пачку. Мне показалось тогда, что в прошлой жизни эти пальцы были сигаретами.
Подоспел нужный автобус — пора прощаться.
- Ты это... Забегай, если что...
- Обязательно.
Но я и без того сильно забегаю вперёд.
На заднем сиденье, сразу за мной, барахталась девочка лет восьми:
- Угу. Да. Да. Я уже еду. Угу. Да.
Если бы не я, который закрывал её своим телом, наверняка бы любезные от непогоды сочинцы вышвырнули её в форточку.
- Закройте форточку, пожалуйста. Дует...
Я выглянул в окно. Дуло. Закрыл.
- Да. Ага. Да. Да. Приеду. Да.
Конец разговора. Никаких гудков. В прошлой жизни она была гудками.
Два молодых человека присели рядышком. В прошлой жизни я был диктофоном.
- Ну вот, я тебе говорю, точно как моя мама.
- Да ну?
- Ну да, натурально. Всё. И характер. И всё.
- И чё? Всё путём ведь?
- Да ничё, я говорю, копия.
- Ты ж так и хотел, не?
- Ну да, я говорю, копия. В инете вычитал, короче, что типа парни ищут, ну, чтобы как мама, да?
- Ага.
- И вот, нашел, блин.
- Ну и чё? Какие проблемы-то?
- Млять, да никаких. Ну вот я её пригласил, там, туси-пуси, все дела. Дошло дело до...
- Ну чё, красавчик.
- Да подожди ты. Короче, не встал.
- Да ну ты брось!
- Чё брось, блин. У тебя бы встал на маму?!
На этой реплике, будь я диктофон, поперхнулся бы кассетой.
От остановки до моря — двадцать минут ходьбы. Когда спускаешься по мокрым камням, кажется, что ноги твои в прошлой жизни были ходулями.
Штормило. Металлические основания причала стояли по колено в воде, ржавели, хрустели, сыпались. Энергичный скуластый старик копался в лодке. Его красные жилы звенели, как благородный металл. Под ногами его, под дождем, лежала псина, которая сражалась с хвостом, проигрывая и скуля.
- Здрасьте!
- Ага.
- Что-то никто не плавает?
- Да не.
- Штормит, да?
- Угу.
В прошлой жизни старик был если не железкой, то камнем. Не особенно разговорчивым.
- Это ваша собачка?
- Ага.
- Что-то она у вас скулит...
- Дык, жрать просит.
- А что не покормите?
- Дык, нечем. Погода какая, вишь! Никакого улова.
А вы говорите, деревня. Здесь вам как там. Я бы не удивился, обнаружив неподалеку скелет огроменной рыбины, прямиком из повести старины Хэма. В прошлой жизни её вытянул сочинец.
Море, меж тем, хлестало буны до пены из камня. Была прекрасная погода. И я не мог упустить свой шанс.
Я дождался волны. Прикрепил доску. Разбежался. Метнулся в воду. Поплыл. Момент. Момент. Волна подымалась, как лифт, как стрелка часов, как пыль над Нагасаки, как Вояджер с мыса Канаверал.
Я видел миг. Я был там. Я был им.
Тот момент, что на гребне... Ноги становятся стрелками часов. Масса тела приближается к массе Вселенной. Пытаясь сохранить своё крошечное равновесие, я понял, наконец, что нашел. Что стал. Тем, кем ни в прошлой, ни в этой, никогда...