Любовь – это ад. А поставить про это спектакль, да так, чтобы поверили, – это все девять кругов ада. Мне удалось заглянуть в самую гущу процесса постановки «Дон Жуана» на генеральном прогоне. Как раз вовремя, чтобы увидеть, «из какого сора» выросло то, чему в итоге на выходных аплодировала публика театра им. Чехова.
Суета сует
Любое действие в первом акте приведет к расплате во втором. Возможно, в этих двух актах московский режиссер Игорь Меркулов увидел противостояние и в жанровом исполнении. Потому что первый по всем показателям был совсем не драмой, о чем было заявлено в афише. «Как будто два разных спектакля посмотрел», – поразился присутствовавший на прогоне театральный фотограф Альберт Шар.
Что пытался сделать в первом акте режиссер Игорь Меркулов, просчитать сложно. Хотя налицо все признаки комедии.
Обаятельный слуга Дон Жуана Лепорелло (Александр Аммосов) эмоционально жалуется на распутствующего хозяина, Дон Жуан (Дмитрий Доморощенов) заставляет того лезть вместе с ним на балкон к очередной потенциальной жертве своего инстинкта охотника, слуги суетятся, хлопоча за своих хозяев (Аммосов и Татьяна Головатенко), чуть не дерутся.
Донна Анна (Нина Белова) ломается и кривляется – ей и хочется, и колется. Вся атмосфера в спальне напоминает детский утренник: шум, крики, можно переигрывать и скрываться за партнерами по сцене.
Ворвавшийся в комнату к дочери командор (Денис Шмигель) застает распутника, целующего Анну, и просто напрыгивает время от времени со шпагой на распутника. Тот трусливо прячется за девицу и, отобрав шпагу у командора, случайно протыкает его. Последний, умирая совершенно по-комедийному, успевает пригрозить Дон Жуану: мол, я за тобой еще вернусь и в ад утащу. Эдакий «Айл би бэк» в духе Терминатора. Проходная часть сюжета, знаете ли, не стоит волноваться.
Никто и не волнуется. Дон Жуан сбегает со слугой и продолжает веселую карусель приключений. И, похоже, страдает амнезией (или наслаждается?). Тут еще брошенная «жена» донна Эльвира с неуемной страстью начинает преследовать обманувшего ее Джованни (а он и ее не помнит). Эльвира комично болтает ножками, повиснув на лестнице, ведущей ее к предмету страсти. Схваченный Дон Жуан орет: «Вы мне порвете промежность!»
В общем, повторюсь, все признаки комедии налицо. Но почему-то не смешно. Набор комедийных приемов и образов – еще не комедия. Это мы уже проходили с другой не-комедией Меркулова – «Красавцем-мужчиной» Островского.
Смена коней на переправе
– Да и не должно быть смешно! – уверяет меня и Виктор Аввакумов. Уже приняв спектакль из рук московского режиссера, он, засучив рукава, принялся сколачивать сбитых с толку актеров в новой точке сборки и устранять разноголосье жанров. Их в постановке и так слишком много, чтобы разбрасываться не подкрепленными ничем комическими моментами.
К примеру, донна Эльвира, вышедшая на след своего «мужа», агрессивна, как перекаченный тестостероном главный злодей индийского боевика. Того и гляди зарежет-зарубит-кастрирует. Так что ее комичное болтание ножками в воздухе вызывает не смех, а недоумение: потенциальным убийцам это не к лицу. Виктор Аввакумов просит актрису Кияшко: «Танечка, больше красок! Это все-таки драма».
Дон Жуан, который до этого получил от Меркулова установку «твой герой от всего устал», и впрямь оказался ни в чем не заинтересованным. А испанский повеса может быть каким угодно, но только не никаким! Отсюда и новое обсуждение роли Дмитрия Доморощенова с худруком: «Димочка, ну кто ж поверит, что в таком состоянии мужчина полезет на балкон к женщине? Ты ж как будто не соблазнять залез, а спросить, как пройти в библиотеку. Не ве-рю!» «Мертворожденный» герой оживает, актеру и самому становится легче играть. Глаза загораются. «Ничего, скоро совсем разгонится!» – доволен теперь худрук, «перезагрузивший» Дон Жуана.
Ну и, конечно, глядя на командора, уже хочется вопить: «Да что ж, ваши актеры совсем ничего не читают?! Средневековье же! На глазах у отца, на минуточку испанца благородной крови, соблазняют его дочь, а он даже разгневаться не может! Где это гипертрофированное чувство чести, присущее и тому времени, и тому положению, которое занимает командор?» И Аввакумов досадливо соглашается: «Увы, сколько уже твержу актерам: почитайте хоть что-нибудь про эпоху, которую играем, – не читают!»
Вот и получаются в итоге анемичные «обольстители», бесхребетные «испанские гранды» и не истерзанные любовной мукой «обманутые жены». И невнятный жанр первого акта.
Жаль актеров – роли им достались на излом характеров. А я в очередной раз убедилась: комедии – не меркуловский конек. Да и любовь к театральной обусловленности, которую он как режиссер блестяще проводит через говорящие декорации, звуковое оформление, в первом акте имеют одно громкое «но». Без приложения к настоящим эмоциям актеров это бессмысленная трата ресурсов.
Конечно, в техническом плане постановка Меркулова выполнена на отлично. «Театр в театре», балет, опера, кукольный театр и балаган – в новом спектакле Игорь Владимирович собрал это все, как шампунь, бальзам и кондиционер для волос в одном флаконе. И это привлекает внимание, вызывает чувство гордости за родной храм Мельпомены: вот, мол, какие приемчики применять умеют! Однако, поскольку «увеселительных моментов» в первом акте и так предостаточно, весь этот винегрет ему не на руку. Куклы-марионетки на заднем плане не дополняют сюжет, а просто отвлекают внимание; балерины, время от времени исполняющее что-то простенькое между действиями, кажутся посторонними танцевальными вставками в поп-концерте... В общем, режиссерские придумки здесь избыточны.
Не так страшен командор…
Совсем другое дело – акт второй. Наконец-то приходит понимание, что вечный образ распутника Дон Жуана в наши дни всплыл не случайно. «Чеховцы» уже не впервые говорят со сцены: нет безнаказанных преступников, есть те, к кому возмездие просто запаздывает. Или они его ждут не оттуда. Ну все, как в наше время. Люди наворуют, а их не садят. И до божьего суда далеко. Вот и чувствуют себя избранными, право имеющими. Не понимают, что червоточина уже завелась, и прогрызет она себе выход в самом интересном месте.
Скажем, если бы статуи на самом деле обозначали карающие органы и забирали грешников в чистилище, тема «Дон Жуана» была бы уже исчерпана. Уже в эпоху Ренессанса развенчали бы этот средневековый бред, плюнули и забыли. Однако дело командора живет и процветает до сих пор, как колесо сансары, как карма, как идеологические «братья» – преступление и наказание, пароль и отклик, действие и противодействие.
Именно поэтому каменный гость, пришедший на ужин к своему убийце, страшен в общем-то не сам по себе. А как символ. И в контексте с чувствами любви и сострадания, которые наконец-то настигли Дон Жуана. Можно сказать, тот только жить начал, испытав все эти неведомые раньше чувства. Они-то и поразили своей проникновенностью до глубины моей зрительской души. Так что драматическую начинку актеры вытащили во втором акте со всем пылом исповедывающихся грешников.
Наказанием им становится раскаяние (пусть простит меня командор, что я его всерьез не воспринимаю) – и, слава Великому Кукольнику, эта часть спектакля здорово повысила его ставки. И убитая горем донна Анна трогает до слез. Столь сильно ее психическое опустошение, что со сцены, казалось, потянуло мертвецким холодом! И сам Дон Жуан, сраженный глубоким чувством, обретает «и плоть, и страсть». А потому и уязвимость. Как я прочитала у одного блогера про любовь: «Иногда сюжетным линиям нужно разойтись подальше, чтобы потом столкнуться вдребезги». Во втором акте столкновение Дон Жуана с плодами его духовного падения производит на него такое же впечатление – вдребезги разбивают его защиту-легковесность.
И тут уже не кажутся лишними все эти режиссерские находки – куклы, балерины, люди в черных плащах и масках, оперные арии. Все наконец-то встает на свои места: огромные нарисованные руки на заднике, дергающие людей-марионеток, словно напоминание: этот сюжет вечен, пока мы позволяем себе забывать о неминуемой расплате. Возможно, она придет сверху (каждому по вере его). Возможно, сбоку, откуда пришла статуя командора. Возможно, снизу, куда, в огонь и дым, статуя утаскивает Дон Жуана. А возможно, и изнутри, из самой человеческой души, проснувшейся и ужаснувшейся содеянному.
Что ж, постановка и впрямь вызвала интерес, как и хотел Виктор Аввакумов. Но, как и в случае с наказанием, возник он совсем не оттуда, откуда ждали. Завораживает не столько взгляд современного американского драматурга Дональда Нигро на вечную тему, сколько то, из какого сора это было слеплено и сыграно. Марионетки, обрывающие нити режиссерских установок, чтобы жить, а не играть, – самое увлекательное зрелище. Никогда не угадаешь, по сценарию ли у них это или по-настоящему. Потому что ошибаются, переживают и меняются прямо на глазах. Как люди. Теплые, ранимые, с кровью внутри. За то и спасибо.
Юлия МАКСИМОВА,
фото Олега ГРАДСКОГО