Вышла баба на балкон,
Испустила слабый стон
Прислонила грудь к перилам,
Грустно цвыкнув кофием.
Алевтина терпеть не может, когда на нее нападает тоска, хандра и пограничное расстройство настроения. Особенно, когда все это вместе, с утра и без объявления войны. Ничто не предвещало. С вечера все было спокойно, уютно, устроено. А с утра люстра нагло висела под потолком, не радуя глаз блеском хрусталя должной интенсивности, джакузи была недостаточно глубока, а кофе из дорогущей кофемашины недостаточно заборист. Но самое главное, мужчина с которым собиралась прожить до конца его дней, был решительно не тем, за кого себя выдавал все это время.
Со своим «монамуром», как томно и нараспев называла его Аля в нашем тесном кругу хохочущих по поводу и без дурочек, было прожито на одной жилплощади больше полугода. Шесть месяцев страстей, повизгиваний и двух тысяч пожженных аромасвечей, чей дым так недвусмысленно намекал на вечную любовь. И вот сегодня утром, когда и люстра тускла, и джакузи мелка, и утро на вкус, как суррогат кофе, Алевтина неожиданно увидела Его. Его, выходящего из ванны, зевающего и почесывающего одновременно и щетину, и пах. Его, помятого и с пивным (оно что за ночь наросло?!) брюшком. Его, с очевидно кривыми и тонкими ножками, обутыми в белые пушистые тапочки-зайчики.
Розовые очки любви разбились с ужасным «Бдзынь!» Алина тонкая душевная организация заходила ходуном и потребовала немедленной реабилитации.
И вот уже экипаж неотложки полным составом участливо окружил вниманием и нежным утешающим кудахтаньем Алевтину. Первые полчаса говорили мы, рыдала Алевтина. После перекура роли поменялись: Аля вещала, мы ревели. Ревели и по поводу люстры, и по поводу напрасно сожженных аромасвечей, а более всего от зависти, какая ж Алька везучая: и люстра у нее хрустальная, и кофемашина дорогая, и вечная любовь каждые полгода. Аля с нами не соглашалась и обзывала нас грубыми и нехорошими словами. Мы в долгу не оставались и терапия шла своим сумбурным бабьим чередом.
А через две недели в квартире Алевтины горели новые свечи, зажженные в честь нового и единственного «монамура».