Yvision.kzYvision.kz
kk
Разное
Разное
399 772 постов41 подписчиков
Всяко-разно
0
00:00, 21 сентября 2016

Лучший сорт счастья

Недавно в New Yorker вышла прекрасная статья о том, что влияние счастья было обнаружено в человеческом геноме. Оно делает нас здоровее. Микробиология теперь работает вместе с позитивной психологией, чтобы выяснить это. Только это не гедонизм – счастье, а счастье-эвдемония (по Аристотелю). Ниже мой перевод нью-йоркерской статьи.

Ура, господа, науке и счастью!

Blog post image

Открытия в области социальной геномики могут подтвердить теорию о благоденствии – почти столь же старую, как Западная цивилизация. (Иллюстрация Питера Анкл)

Почти 2,5 тысячи лет назад Аристотель начал революцию в счастье. В те времена греческие философы очень старались точно определить, что это за состояние. Некоторые утверждали, что оно происходит из гедонизма, следования чувственному удовольствию. Другие спорили с точки зрения трагедии, веря в то, что счастье – это цель, финальная точка, которая стоит всех тяжестей жизни на пути к нему. Конечно, эти идеи по-прежнему с нами в период расцвета Instagram, культуры еды и христианского упоминания рая. Но Аристотель предложил третий вариант. В своей “Никомаховой этике” он описал идею эвдемонического счастья, в которой по сути говорилось, что счастье – это не просто чувство или золотое обещание, это практика. “Это проживание жизни, выполняющей наш смысл”, – рассказывает Элен Моралес, классицист из Университета Калифорнии, Санта Барбара. “Это процветание. Аристотель говорил: “Хватит надеяться на счастье завтра. Счастье – это вовлечение в процесс.” Сейчас, спустя 1000 лет, доказательства того, что Аристотель говорил о чем-то правдивом, были обнаружены в самом удивительном месте – в геноме человека.

Это последняя находка в ряду схожих открытий сферы социальной геномики (раздел генетики, исследующий геном живых организмов). В 2007 John Cacioppo, профессор психологии и бихейвиоральной нейронауки Университета Чикаго, и Steve Cole, профессор медицины Университета Калифорнии, Лос Анджелес (UCLA), среди других обнаружили связь между одиночеством и тем, как себя ведут гены. В маленьком исследовании, с тех пор повторенного на больших выборках, они сравнивали образцы крови шести людей, которые чувствовали себя одинокими, с образцами восьми, которые такого не испытывали. У одиноких участников эксперимента работа генома изменилась, увеличив риск воспалительных заболеваний и уменьшив действие антивирусной реакции. Похоже на то, что мозг этих субьектов настроен приравнивать одиночество к опасности и переводит работу организма в защитный режим. С исторической и эволюционной точки зрения, по словам Cacioppo, это хорошая реакция, поскольку она позволяет имунным клеткам приблизиться к инфекции и ускоряет заживление ран. Но жить в таком режиме нельзя. Воспаление способствует росту раковых клеток и развитию тромбоцитов в артериях. Это приводит к отключению клеток мозга, что повышает подверженность дегенеративным нейрозаболеваниям.По сути, согласно словам Cole, реакция стресса “в целях кратковременного выживания использует ресурсы долговременного здоровья”.  Наши тела, заключает Cole, “запрограммированны превращать страдание в смерть”.

В раннем 2010 Cole рассказывал о своей работе на конференции в Лас Вегасе. В числе слушателей была Барбара Фредриксон, видный ученый, занимающийся позитивной психологией из Университета Северной Каролины в Chapel Hill, учившаяся вместе с Коулом (Cole). Его выступление заставило Барбару задуматься: если стрессовые состояния, включая одиночество, заставляют геном работать в разрушающем режиме, может ли позитивный опыт приводить к обратным результатам? “Эвдемонические и гедонические аспекты благоденствия до этого связывали с продолжительностью жизни, так что вероятность нахождения положительных эффектов была высока”, – рассказывает Фредриксон. После конференции Фредриксон выслала письмо Коулу, и к осени того года они получили финансирование на проведение совместного исследовательского проекта. Группа Фредриксон должна была определить профайлы участников и на основе опросников выяснить их типы счастья, а затем взять небольшие образцы их крови. Коул затем должен был проанализировать эти образцы и обнаружить существующие паттерны, если они там проявились.

Фредриксон ожидала, что гедонизм покажет более хорошие результаты, чем эвдемония – что конкретное ощущение счастья отразится на геноме сильнее, чем абстрактные идеи о значении и смысле жизни. Коул же был скептичен по поводу возможности связи счастья с биологией. Он работал с разными исследователями, пытаясь обнаружить реакцию генома на все от йоги и медитации до тай чи. Иногда он обнаруживал что-то интересное, но чаще всего результаты не приводили ни к чему серьезному и позволяли только пожать плечами. “День за днем я получал нулевые результаты”, – рассказывает Коул, – “ничего, ничего, ничего”. Первое исследование Коула и Фредриксон не было огромным и содержало подходящие для обработки результаты всего 80 человек, но Коул так долго исследовал страдания, что он знал, на что смотреть в образцах крови. “К тому моменту мы уже хорошо понимали, какие изменения в генах происходили, когда люди чувствовали себя неуверенными или подверженными угрозе,” – говорит он, – “Мы были в хорошем положении даже в таком маленьком исследовании, чтобы заявить “Вот на эти результаты мы и собираемся смотреть”.

Когда они обработали полученные данные, они обнаружили, что гипотеза Фредриксон была неверна. “Вся эта гедоническая идея о счастье – просто как ты счастлив? как доволен жизнью? – совсем не коррелировала с генами,” – рассказывает Коул. А потом он проверил корреляцию с эвдемоническим счастьем. “Когда мы посмотрели на это, то результаты были вполне впечатляющими”, – говорит Коул. Результаты были небольшими, но очень значительными. “Я был сильно удивлен”. Исследование показывает, что люди с высоким уровнем эвдемонического счастья с наибольшей вероятностью показывали профайлы геномов противоположные профайлам людей, страдающих от социальной изоляции: воспаление снижалось, а антивирусная защита возрастала (выделено переводчиком). С момента первого эксперимента в 2013 году, это исследование было успешно повторено три раза, включая выборки в 108 и 121 человек. Согласно Коулу, размер обнаруженного эффекта говорит о том, что отсутствие эвдемонии также разрушительно, как курение или ожирение.

Так что точно является этой квази-мифической хорошей жизнью? Что мы имеем в виду, когда говорим об эвдемонии? Для Аристотеля ее составляла комбинация рациональности и “arete” (греч. “превосходство”) – тип благодетели,  хоть это понятие и было с тех пор загрязнено смыслами христианского морализаторства. “Это означало хорошесть, но еще и стремление к совершенству”, – говорит Моралес. “Для Усейна Болт некоторая часть тренировок необходимая для того, чтобы стать хорошим атлетом, не будет приятной, но следование своему призванию превосходного бегуна приносит счастье”. [Усейн Болт -шестикратный олимпийский чемпион и 11-кратный чемпион мира в беге на короткие дистанции. прим. пер.] Фредриксон в то же время верит, что ключевой аспект эвдемонии – в связи. “Имеются в виду те аспекты благоденствия, которые превосходят мгновенное самоудовлетворение и связывают людей с чем-то бОльшим”, – говорит Фредриксон. Но Коул отмечает, что связь не видится абсолютной предпосылкой. “Навряд ли Усейн Болт делает то, что он делает, чтобы принести пользу человечеству в очень простом про-социальном смысле”, – говорит Коул. – “Если это так, является ли тогда эвдемоническое благоденствие вытянутой целью, делать что-то, что ты лично считаешь изумительным и важным? Или же это скорее включает в себя что-то о про-социальном поведении?” Для Коула этот вопрос остается открытым.

Следующий привлекательный ключ к ответу может прийти из очень удаленного уголка научного мира. С начала 1970-х психолог Брайан Р. Литтл был заинтересован в так называемых личных проектах. Он и его коллеги в Кэмбриджском университете рассказывают, что они “просмотрели десятки тысяч личных проектов тысяч участников”. На основе работы Литтла, большинство людей имеют около 15 текущих проектов в любой момент времени, которые могут разниться от очень банальных, как приучение вашей жены выключать компьютер после использования (сейчас это задача автора статьи) до очень возвышенных, как попытки установить мир на Ближнем Востоке. Литтл называет вторую категорию проектов “основными”. Один из стойких выводов – о том, что, чтобы принести счастье, проект должен соответствовать двум критериям: он должен быть в какой-то мере значимым и мы должны быть в состоянии влиять на него. (К примеру, мало смысла стремиться стать самым быстрым человеком на свете агарофобному пенсионеру с лишним весом). Когда Литтлу описали исследование Коула и Фредриксон, Литтл отметил, что их результаты очень совпадают с его собственными идеями. Как и у эвдемонии, точное определение основного проекта достаточно гибкое. “Основные проекты могут, но не обязательно увеличивают возможности социальных связей”, – говорит Литтл. Все зависит от потребностей человека. – “Основным проектам траппистского монаха не нужно такого количества социальных связей, как проектам обычного парня из Бирмингема.”

И в самом деле, гибкость определения, наверное, – самое воодушевляющее качество как литтловских основных проектов, так и аристотелевской эвдемонии, потому что это позволяет сделать поиск счастья реальной возможностью. Даже самый страдающий из нас имеет способность найти значимый проект, который отражает, кто мы есть на самом деле. Обнаружение такого проекта не просто приносит удовольствие, оно также может принести в жизнь несколько лет, в течение которых этот проект может быть выполнен.

Автор статьи – Уилл Сторр. 7 июля 2016. Оригинал на английском доступен тут.

0
860
1