Я тебя люблю, чернобровый козак!
За то люблю, что у Тебя карие очи…
»Майская ночь, или утопленница»
Н.В.Гоголь.
Любопытно. Пафосность изображения исторического прошлого кочевников перемежается унизительными признаниями о якобы грязном быте степняков и унизительными ссылками на каких-то пишущих империалистов 19 столетия, (автор, фамилию забыл, даже предлагает не судить их строго), сравнивающих санитарно-гигиенические условия жизни калмыков и кайсаков в пользу последних.
Через героику текста прорывается как сказал Турсунов, ложка меда, а не дегтя - взгляд из современных алюкобондовых джунглей.
Симптоматично, что западные территории Дешти Кипчака воспринимаются классиками и идеологами совершенно в иных геокультурных и художественных красках.
В толстовской «Метели» барин едет на санях семьсот верст кряду. Кругом белые донские степи, никакого астанинского комфорта, компания – мужички-ямщики в шапках набекрень, их безыскусная речь, храп лошадей и звон колокольчика.
Метель усиливается и приходит мужичкам идейка согреться в калмыцких кочевьях.
А еще старичок-ямщик на радостях кричит: «Игнашка! стой, вон Ахметкины стоги, кажись! Подь-ка посмотри!».
А почему не согреться в «Ахметкиных стогах»?
Тепло и краюху хлеба из-за пазухи можно вынуть.
Само собой прекрасны вечера на хуторе близ Диканьки…
Пушкин писал: «Сейчас прочёл Вечера близ Диканьки. Они изумили меня. Вот настоящая весёлость, искренняя, непринуждённая…».
Еще бы. Гоголь умело изобразил красоты Западного Дешти- Кипчака:
«А на душе и необъятно, и чудно, и толпы серебряных видений стройно возникают в ее глубине. Божественная ночь! Очаровательная ночь! И вдруг все ожило: и леса, и пруды, и степи. Сыплется величественный гром украинского соловья, и чудится, что и месяц заслушался его посереди неба...».
Любовался этими дивными красотами и легендарный Мамай со своей возлюбленной и знаменитый Ногай взявший в жены дочь византийского императора.
«Степь» Чехова шедевр. - «Для разнообразия мелькнет в бурьяне белый череп или булыжник; вырастет на мгновение серая каменная баба или высохшая ветла с синей ракшей на верхней ветке, перебежит дорогу суслик, и — опять бегут мимо глаз бурьян, холмы, грачи...»
Каменная баба это и кайсакам напоминание о чудном крае…
А вот еще: «Старик-чебан, оборванный и босой, в теплой шапке, с грязным мешком у бедра и с крючком на длинной палке — совсем ветхозаветная фигура — унял собак и, снявши шапку, подошел к бричке. Точно такая же ветхозаветная фигура стояла, не шевелясь, на другом краю отары и равнодушно глядела на проезжих.
— Чья это отара? — спросил Кузьмичов.
— Варламовская! — громко ответил старик.»
Как видите, старик оборванный и босой, таковы реалии жизни.
Но Чехов продолжает:
«В июльские вечера и ночи уже не кричат перепела и коростели, не поют в лесных балочках соловьи, не пахнет цветами, но степь всё еще прекрасна и полна жизни. Едва зайдет солнце и землю окутает мгла, как дневная тоска забыта, всё прощено, и степь легко вздыхает широкою грудью. Как будто от того, что траве не видно в потемках своей старости, в ней поднимается веселая, молодая трескотня, какой не бывает днем; треск, подсвистыванье, царапанье, степные басы, тенора и дисканты — всё мешается в непрерывный, монотонный гул, под который хорошо вспоминать и грустить».
Волнующие чувства описывает Чехов:
«Что-то необыкновенно широкое, размашистое и богатырское тянулось по степи вместо дороги; то была серая полоса, хорошо выезженная и покрытая пылью, как все дороги, но шириною в несколько десятков сажен. Своим простором она возбудила в Егорушке недоумение и навела его на сказочные мысли. Кто по ней ездит? Кому нужен такой простор? Непонятно и странно. Можно, в самом деле, подумать, что на Руси еще не перевелись громадные, широко шагающие люди, вроде Ильи Муромца и Соловья Разбойника, и что еще не вымерли богатырские кони. Егорушка, взглянув на дорогу, вообразил штук шесть высоких, рядом скачущих колесниц, вроде тех, какие он видывал на рисунках в священной истории; заложены эти колесницы в шестерки диких, бешеных лошадей и своими высокими колесами поднимают до неба облака пыли, а лошадьми правят люди, какие могут сниться или вырастать в сказочных мыслях. И как бы эти фигуры были к лицу степи и дороге, если бы они существовали!»
Да, были люди, правили лошадьми и пыль поднимали.
В письме Д. В. Григоровичу Чехов писал:
«повестушка… раскроет глаза моим сверстникам и покажет им, какое богатство, какие залежи красоты остаются пока еще нетронутыми и как ещё не тесно русскому художнику».
Да, подлинному художнику не тесно.
Одна Степь на всех – Чистое поле, Чистополь, Гуляй-поле, Дикое поле… Где вы слышали про Грязное поле?
Образ ямщика вырос из Ясы Чингиз-хана, проложившего «эх дороги, пыль, да туман» от Кара-Корума до Дуная.
Ямщик, не гони лошадей!
Мне некуда больше спешить,
Мне некого больше любить,
Ямщик, не гони лошадей!
И вообще:
Только шашка казаку во степи подруга,
Только шашка казаку в степи жена.
Только бурка казаку во степи станица,
Только бурка казаку в степи постель.
Только песня казаку во степи подмога,
Только с песней казаку помирать легко.
И никакой санэпидемстанции…
В романе Франца Кафки «Замок» землемер К. «уснул глубоким сном и, хотя его раза два будили шмыгавшие мимо крысы, проспал до самого утра».
