23 февраля принято считать праздником, но для всех ли так?
В 2 часа утра 23 февраля 1944 года началась самая известная операция по этнической депортации - переселение жителей Чечено-Ингушской АССР, образованной за десять лет до этого путем объединения Чеченской и Ингушской автономных областей.
Депортации «наказанных народов» были и до этого - немцы и финны, калмыки и карачаевцы, и после - балкарцы, крымские татары и проживавшие в Крыму греки, болгары и армяне, а также турок-месхетинцев из Грузии. Но операция «Чечевица» по выселению почти полумиллиона вайнахов - чеченцев и ингушей - стала самой крупной.
Холодный февраль 44 года. Товарный и не утеплённый вагон. Измученные люди,"свежие" трупы с остекленевшими глазами, которых ещё не успели выкинуть конвоиры. Я не забуду этот ужас, который мне пришлось тогда пережить - это просто невозможно забыть. Нереально забыть молодёжь всё это время кое-как стоящую на ногах, не смея присесть из-за уважения к старшим. Даже в этом ужасе никто не забыл законы предков, даже перед лицом смерти не пренебрегли тем, чему учили нас отцы и деды. В углу лежал друг моего брата Ахьмад - он умер от разрыва мочевого пузыря, не смог опорожниться при старших и женщинах. Брата же убили ещё в селе - он напал на конвоира, ловким ударом выбив у него винтовку из рук, но три пули из трёхлинейной винтовки прошили его прежде, чем он направил сам винтовку на врага.
Люди обессилили от холода и голода. Все в основном легко одеты, мало кто успел взять какие-то вещи, ночью не сообразив ничего; всех просто вытолкали из домов..., по крайней мере тех, кто мог идти, а кто не мог расстреливали на месте. Я еле успела натянуть на себя платьице и лёгкий платок прежде чем меня вытащил за волосы сотрудник в шинели и в красно-синей фуражке, и если бы не телогрейка, щедро данная мне нашим соседом Салманом, мужчиной лет пятидесяти, я бы наверное уже лежала на полу вместе с другими окоченевшими от мороза. Я сидела на холодном полу, укутавшись в неё вместе с худенькой девчушкой Аминой, живущей..., точнее уже жившей через два дома от нас и тихо плакала. Горячие слёзы немного согревали щёки, одновременно обжигая их.
Смерть будто забыла о всех делах и, кружа над поездом в своём жутком шабаше, косила оптом людей, не стремаясь ни детей ни женщин.
Неожиданно поезд замедлил ход и к нам и ещё нескольким людям приблизилось несколько конвоиров с автоматами на перевес. Двери на ходу отворились и нас с надменным видом повыкидывали, как котят, из поезда в обжигающий казахстанский снег.
Поезд солидно отставал от графика и останавливаться не было времени... График... Чеченцы и ингуши не вписывались всегда в русские графики, не помещались в царские, а потом и в компартийные советские шаблоны.
Мы один за другим падали из вагона в объятия суровой зимы, словно колючей проволокой по телам проходил суровый мороз Казахстана, ветер неистово встречал не прошенных гостей. Не прошенных и нежданных... Конвоиры, которые должны были нас встречать, скорее всего, не дождавшись уехали обратно в лагерь!
Дети и женщины плакали. Где находимся? Куда идти? И самое главное как дойти полураздетым, уставшим и изморенных голодом людям. Как? Сволочи! Бессердечные сволочи! Будь они прокляты со своим равенством народов и коммунизмом сидя в тёплых домах в то время, когда мы умираем в этой всеми забытой глуши, кажущейся бескрайней.
Я слышала как стучит тихо моё сердце, заглушающееся звуком выбивавших морзянку зубов. Ветер трепыхал платьице на мне, кусая, словно озверевшая от голода собака, готовая разорвать нас всех на куски, чтоб никто не ушёл от сюда живым.
Я наблюдала как мужчины, обсудив что-то в стороне, начали расчищать глубокий снег, превозмогая усталость, голыми руками забыв про боль и мороз; они понимали по нашему виду, что у них очень мало времени, почти нет...
Выкопав снег они покидали тёплые вещи, снятые с себя, на промёрзлую землю сделав подобие матерчатого настила и приказали всем залезать в яму. Мы тогда ещё не понимали какой ужас предстоит пережить нам и им за эту ночь, не понимали что, они задумали.
Когда мы все залезли в яму. прижимаясь к друг другу, парни и мужчины обступили нас, создавая некое подобие адского шалаша..., шалаша жизни. Когда они уплотнились в кольце вокруг нас, став так, что если даже и захочет кто-то отступить назад, то вырваться из этого извращённого жилища не сможет. Они немного склонились образуя купол, прижимая головы к головам друг друга, а руками обхватывая друг друга за плечи так, чтобы ни капля их тепла не осталась бесполезной.
Я смотрела в глаза этих мужественных чеченцев и понимала какой ценою нам достаётся наша жизнь. А они улыбались и не один не отступил в борьбе с природой за наши жизни. Они улыбались до последнего, до последнего вздоха, тёплого и такого родного. Я с испугом смотрела в глаза парня, ошеломлённым детским взглядом. Он смотрел на меня, и ничто, казалось, не может стереть ласковую улыбку с его лица. Ничто не может..., ни мороз ни снег, ни смерть уже вгрызающуюся в его тело. Его глаза стали стекленеть, а он всё улыбался, знал, что должен. Должен и точка.
Прошло уже несколько часов, а он всё улыбался, даря нам тепло своего тела, тепло души и спокойствие. Я на мгновение вышла из ступора и осмотрелась вокруг, Амина спала у меня на плече, многие заснули от усталости и от тепла разморившего обессиленных женщин и детей... Я посмотрела вокруг.... Они все улыбались, я протянула руку к парню напротив меня и тихонько коснулась его уже окоченевшего тела. Он был мёртв, они все были мертвы, в голове всё закружилось и засверкало, и наступила тишина звонкая и безмятежная. Мир потускнел в одно мгновение, стал похожим на размытое непонятное пятно.
Я открыла глаза от начинавшего проползать потихоньку в "шалаш" холода. Я протёрла сонные глаза и осмотрелась вокруг, надеясь, что это был сон, всего лишь кошмарный сон. Но это была реальность. Вайнахская страшная реальность. Вокруг водружался монолитный ледяной шалаш. Я зарыдала, навзрыд, дико взвыла, как раненная волчица.
Снаружи раздались шорохи, и шалаш перевернулся на бок. перед нами стояли конвоиры. Смотря на нас и на шалаш ошеломлёнными глазами, один не выдержал, и его вырвало прям здесь же.
Нас отвезли в лагерь; он стал нашим домом на долгие годы.
Однажды я услышала от конвоиров, идущих впереди, историю о наших спасителях, историю, которая приводила их в ужас самообладанием наших мужчин, их так и похоронили в выкопанную могилу стоя в виде шалаша, как будто боясь их разъединять, боясь, что они оживут и тогда-то никто не уйдёт от возмездия. Никто не уйдёт от возмездия в той жизни.
Памятник из тел с того времени по сей день, как сверло врезался мне в голову и всё свербит и свербит..., памятник с красивыми голубыми глазами, который ничто и никогда не сотрёт из моей памяти. Ничто и никогда..
