фото Tina Kazakhishvili
Сны Маши Рубинштейн
В облако томно смотрелся угрюмый фашист
Сны, зеркала, лабиринты, фракталы, судьба
Лес за рекой серебрился, могуч и пушист
И тарахтел в ясном небе картонный У2
Мраморный слоник дрожал на кухонном столе
Маша читала Гюго и пила сладкий чай
Чай и Гюго? Может быть молоко и Рабле
Может быть Пушкин и четверть тарелки борща
Может быть Маша дрочила сиреневый хуй
Может быть в доме закончились спички и чай
Может быть замер на детских губах поцелуй
Может быть снова шершавые руки врача
Может быть снова палата решетки и смрад
Может быть желтые простыни из-под тебя
Может быть фразы в подушку, в лицо, невпопад
Как журавли над покинутым детством летят…
И начинается заново всё обо всем
Родина зреет на рубленных детских телах
Прыгай отсюда, прыгай в оконный проем
Плюшевый ангел о двух бесполезных крылах
У надоевшего детства больные глаза
Вкус немоты и стыдливые руки во рту
Пасха, каникулы, речка, июль, голоса
Валенки, космос, деревья и дядя Артур
Мозг растекался по карте чернильным пятном
Маша в азарте кусала себя за плечо
Пьяная Маша орала с балкона: Шалом!
И грязным матом вдогонку чего-то еще
Город дышал как чахоточной бледный студент
На остановках – курящие пятна мужчин
Бледного неба над грязным балконом фрагмент
Густо усеян траншеями звездных морщин
Маша не знала, не ела, совсем не спала
Трогала груди, пыталась забыть и уйти
Что-то блестело на глянцевом диске стола
Что-то блестело и плакало там впереди…