Военный городок в степи на окраине Семипалатинска. Все молодые лейтенанты, прибывшие в полк после училища, проходят через «линкор». Это длинное трехэтажное здание, гостиничного типа, увитое снаружи железными лестницами. Линкором его окрестили первые испытатели, он и правда похож на огромный линейный корабль. Когда-то в далеком 1949-м в казахстанской степи, в 130 километрах от ядерного полигона, где проводились и проводятся испытания, его построили для работающих здесь Курчатова и других ученых — физиков.
За двадцать лет здание обветшало, все коммуникации пришли в негодность, а денег на ремонт у военных нет, поэтому в туалет мы ходим в аэропорт, это недалеко — метров пятьсот от дома. Терпение, главное терпение. Кто так говорил? Карлсон.
В линкоре нам досталась угловая комнатка — восемь квадратных метров. Здесь с трудом помещается железная кровать из гостиницы, стол, стул (оттуда же) и, когда родилась Ксюша, в комнату втиснули детскую коляску, доставшуюся нам по наследству, не помню уж от кого. Да, еще есть подоконник. Очень удобная вещь. Поскольку стены этого здания достаточно толстые, где-то полметра, то и подоконник очень широкий, зимой он вполне заменяет холодильник. На нем стоят бутылки с молоком, банки с зеленым горошком, лежит семипалатинская колбаса. Окно в комнате изнутри покрыто толстым слоем пушистого инея. Чтобы налить молоко в ковшик, нужно сначала ножом продолбить лед в бутылке. А мерзлую, твердую, как камень, колбасу можно отпилить, только подержав над пламенем керогаза.
— Была колбаса полукопченая, а стала сапсем копченая, — смеется муж, оттирая тряпкой жирную черную копоть.на полопавшейся шкурке.
Очередная авария на станции— и снова военный городок замерзает в степи. Темнота —ерунда, на этот случай у нас есть свечи, целая коробка стеариновых свечей под кроватью, а вот то, что батарея ледяная и обогреватель не включить, это пострашней будет. На улице буран и около тридцати градусов мороза. Интересно, сколько в комнате, если изо рта идет пар и ноги мерзнут в валенках. Надо все же разориться и купить комнатный градусник. И что, от этого теплее будет? Мы укладываем в постель между собой нашу грудную дочь, завернутую в ватное одеяло, как для зимней прогулки, и всю ночь дышим на нее с двух сторон, натянув на голову одеяло.
Утром мужчины уходят на аэродром, а в линкор, по случаю аварии в котельной, приходит начальник политотдела со свитой. Высоченный красавец, командирская цигейковая папаха, погоны с тремя большими звездами. Полковник. Я видела его весной на параде: вся грудь в орденах, боевой летчик, всю войну прошел. В коридор выходят женщины. Здесь почти в каждой комнате простуженные кашляющие и сопливые маленькие дети, и измученные матери набрасываются на командира с криками. Слезы, рыдания, истерики:
— Когда это кончится?!
— Да мы сожжем на.. этот барак этими керогазами!.
Замполит молчит, папаху снял, весь седой, ждет, когда женщины прокричатся, смотрит в пол, обещает, что часа через два, ну, в крайнем случае, к обеду, в котельной все починят, там и так всю ночь на морозе работали солдатики. Потом почему- то заходит в нашу комнатку.Наверное потому, что я не ору, а молча стою в валенках, шмыгаю носом. Мне двадцать лет — ему сорок пять. Совсем старик.
— Окно хорошо утеплили? — задает он совершенно идиотский вопрос и противно скребет по стеклу ногтем, иней осыпается. Потом подходит ко мне, обнимает за плечи.
— Ну, потерпи, дочка, потерпи, вот достроим дом.... А ты знаешь, что вот в этом доме жил Курчатов? Знаешь, кто такой Курчатов? Ты еще гордиться будешь, будешь всем рассказывать, что в этом доме жила. Ну, потерпи. Ты ведь жена военного... — он говорит, а изо рта у него идет пар.
Что же, что Курчатов, ну и что же, что жена военного. Мне так жалко себя, так Ксюшку жалко, что я наконец не выдерживаю и реву навзрыд.
Свет действительно дали к обеду, если это можно назвать «светом». А может, оттого он такой тусклый, что в городке сразу повключали все, что греет: электроплитки, обогреватели, да еше какие обогреватели — самодельные. Но батарея постепенно нагрелась, стала тепленькой. Все же нет худа без добра: у нашей маленькой клетушки- комнатушки есть свои плюсы, вернее, один плюс — она быстро нагревается. Ксюшка под направленным на нее обогревателем извлекается из ватного одеяла, удивляется, наверное, девочка, что это мы так долго гуляли на свежем воздухе и по уши все промокли. Потягушечки...Мы наскоро моемся, переодеваемся в сухое и чистое, кормимся, играем.
А вечером того же дня мы всем этажом поздравляем с днем рождения соседку Зину.
Ее комната напротив нашей. Комната огромная, с тремя большими окнами, тоже обледеневшими изнутри. Во времена Курчатова она, наверное, была у военных каким-нибудь конференц-залом. Сегодня комнату украшают тридцать разноцветных воздушных шаров, а на стене — юбилейная газета, склеенная из пяти листов ватмана, над которой мы трудились почти месяц, и сейчас над ней плачет наша именинница. Немудреные подарки, серенады, исполненные мужчинами авиаполка под гитары, даже цветы где-то достал в такую стужу Зинкин муж (позже выяснится, что цветы он срезал в медсанчасти, и за это ему вкатят выговор). Зинаида рыдает! Такого дня рождения у нее в жизни не было. Ей тридцать лет( весьма почтенный возраст), пятнадцать из них она провела в детском доме. Вот так Зинке не повезло, она родилась в 39-м. и сразу осталась без родителей. И еще раз не повезло ей — день рождения перед самой получкой. Уже давно все сидят без денег, в магазин спускаются только за хлебом да за молоком для ребятишек. Все это понимают, и каждый принес что-нибудь съестное из дома. Насчет выпить, тоже невезуха: завтра с утра полеты, поэтому чисто символически. На столе дымится картошка, сдобренная подсолнечным маслом, в тарелках соленые огурцы, маринованные помидоры, селедочка, посыпанная кольцами лука, сало соленое и сало копченое, тонко нарезанная докторская колбаса по два рубля десять копеек за килограмм и, конечно же, знаменитая колбаса Семипалатинская. А Зинаида расстаралась, приготовила удивительно вкусное казахское блюдо, бешбармак называется. Запахи обалденные! Нам как раз родители прислали из Минска посылку с настоящими шоколадными конфетами. Их расхватали и слопали в один момент, я даже на стол не успела поставить глубокую тарелку с красиво уложенными горкой конфетами.
— Аппетит перебьете, аппетит перебьете, это же на десерт!— кричит медсестра Людмила, пытаясь нас образумить. Она работает в нашей медсанчасти и про все знает, и про аппетит тоже. Ее не слушают, хохочут. На аппетит никто никогда не жаловался, — все хотели есть постоянно.