Если кратко, я повествую об одной уже немолодой женщине по имени Зарина, которая сталкивается с новой для себя реальностью, и ищет свою логику жизни и выживания. Я добавил в комменты расшифровку сюжета, поэтому желательно комменты читать после рассказа, а не до.
Заря Зарины
полная версия рассказа
Если посмотреть на карту Алматы, автобусный маршрут №99 рассекает центр города в форме короткого зигзага, и пыльной ниткой уходит на запад по Комсомольской. Обычно Серик поджидал автобус на проспекте Абая, где на этой воображаемой литере «Z» можно поставить поперечную балку, а высаживался на Мира, в районе «Столичного центра». По утрам свободных мест не было, но вечером половина сидений была свободна. Его жена Зарина, миловидная женщина шестидесяти лет, часто ездила вместе с ним. Иногда она шептала ему на ухо:
– Наша опять на линии!«Нашей» они называли одну бойкую девушку, работавшую кондуктором. Не сговариваясь друг с другом, они завели однажды привычку наблюдать за ней, а потом обсуждать ее действия. В своих разговорах они называли ее Алией. Почему именно Алия, а не Ляззат, или, допустим, Назыма – старики даже не задумывались (позднее, когда на глазах Зарины рухнет весь мир, она случайно выяснит, что имя было угадано правильно).
На счет происхождения и возраста девушки у супругов возникло разногласие. Зарина полагала, что она алматинка, лет примерно двадцати. Серик настаивал на том, что девушка приехала из Уральска, или может быть, севернее: из российских Орска или Кургана, где тоже живут казахи. По возрасту, он давал ей не больше восемнадцати.
– У нее акцентик характерный, здесь так не слова не тянут, – говорил Серик убежденно.
Просто взять да расспросить девушку было нельзя. Это внесло бы в игру стареющей пары элемент реальности, а суть игры была именно в построении догадок. Возможно, в этом была еще тяга к сопереживанию и опеке. Собственные дети уже выросли и разъехались по необъятным мирам дальнего зарубежья. Устроились они там, в своих нью-йорках и лондонах, не в пример лучше, чем эта безвестная девушка в Алмате, но исподволь вдруг накатывала тревога за них, и ничего с этим нельзя было поделать.
Однажды в наблюдениях стариков появилась новая деталь – Алия оказалась беременна. Кондукторша уже не висела на подножке, бойко зазывая пассажиров на каждой остановке, а сидела у самого выхода. И без того малость полноватая, она вдруг ощутимо покрупнела, а голос стал рыхлым и тихим.
– Дай-то бог, чтобы срок до зимы подошел! – прошептала Зарина, стараясь не привлекать внимание пассажиров.
– А какой срок, как ты думаешь? – поинтересовался Серик.
– Наверное, четвертый месяц…
Чтобы убедиться в правоте супруги, Серик мог слегка повернуть голову и краешком глаза понаблюдать за девушкой. Но он не любил разглядывать людей. И когда разглядывали его самого, тоже чувствовал себя неловко.
Резкий шум заставил супругов оглянуться. С задних мест поднялись двое неряшливо одетых мужиков, с дешевыми спортивными сумками на плечах. Громко разговаривая, они затопали на выход.
– Господи, алкаши… – тихо произнесла Зарина.
Они действительно были пьяны. Первый что-то развязно говорил, протискиваясь к дверям, а второй с гоготом кивал, показывая огромные белые зубы. Обычно, пассажиры готовились на выход заранее, вытаскивая из карманов мелочь, но только не эти двое.
Когда открылась средняя дверь, первый молча вывалился из салона, даже не глянув на девушку-кондуктора.
– А кто за проезд будет платить?! – возмутилась Алия.
– Друг заплатит! – крикнул безбилетник, и пошел своей дорогой.
Девчушка-кондуктор с недоверием посмотрела на второго, который махал товарищу в окошко.
На следующей остановке, второй тоже попытался выйти из салона, не оплатив проезд. Алия на этот раз не оплошала и схватила великовозрастного «зайца» за рукав:
– Плати за проезд!
– Убери руку! – грубо оттолкнул её пассажир, прорываясь к заветному выходу.
Но Алия вцепилась в него мертвой хваткой, и что есть силы крикнула водителю:
– Закрой дверь, тут за проезд не хотят платить!
Супруги снова оглянулись на шум. Зарина возмущенно о чем-то заговорила, пытаясь рассмотреть коллизию подробнее. Серику показалось, что еще секунда, и жена бросится к девушке на подмогу.
– Заплати, джигит, что тебе стоит?! – сказал кто-то из пассажиров.
– Понаехали в город… Не работают ни черта, откуда у них деньги… – добавил кто-то едким голосом.
Лишь одному Серику было сейчас не до разговоров. Он вдруг резко и шумно выдохнул, словно отринув сомнения, и направился в сторону потасовки. Зарина хотела остановить его, но муж решительно убрал её руку со своего пути.
– Вот, я за заплачу за него, и за его друга, – сказал он, протягивая деньги кондуктору.
Алия, разгоряченная потасовкой, держала «зайца» за рубашку, а свободной рукой инстинктивно прикрывала свой живот. На ее вопросительный взгляд Серик лишь улыбнулся и перевел всё в шутку:
– Человек забыл дома мелочь, с кем ни бывает…
Воспользовавшись тем, что Алия ослабила хватку, «заяц» выпрыгнул из салона.
– Вот и всё, – заулыбался Серик и вручил удивленной девушке сотенную монетку. И тут же вернулся к Зарине, волнительно наблюдавшую за ними со своего места.
– Муж, ты, конечно, молодец! – одобрительно шепнула она ему в ухо. – Но всё равно поступил глупо!
– Да чего там, какой-то стольник… – пробормотал Серик. – Зато конфликт исчерпан.
В тот момент Зарина грешным делом подумала, что Серик проявил такую щедрость от избытка наличных. Так вышло, что они уже полгода работали на одну британскую геологоразведочную корпорацию, открывшую в Алмате довольно солидное представительство. Иностранцы вышли на них через Институт горного дела, в котором у супругов осталось много бывших коллег. Двух старых преподавателей, не особо шиковавших на скромную университетскую зарплату, долго уговаривать не пришлось. Контракт был заключен всего на один год, зато со свободным графиком, и даже с оплачиваемым отпуском. Это позволяло супругам продолжать свою работу в университете, а по вечерам и выходным – работать на иностранцев, умевших, как оказалось, ценить старые кадры.
Серик подумывал лечь на операцию, и лишние деньги были очень кстати. Зарина мечтала о ремонте квартиры, и уже видела, как в один прекрасный день пара наемных мастеров превратят тесную кухню в шикарную студию, с левкасом и со встроенными светильниками на потолке.
Много позднее, вспоминая тот случай в автобусе, и поведение супруга, она обнаружит новые детали, которые остались незамеченными в суете.
– Да чего там, какой-то стольник… – будет говорить Серик сквозь дымку воспоминаний, и его улыбка вдруг окажется вымученной, а голос неестественно бодрым. Серик никогда не был скупым человеком, и вполне мог заступиться за двух нищебродов, опустившихся до перебранки с кондуктором. Но у него был вид, словно он побывал в клетке у тигра. Муж был смертельно напуган.
Тогда, покачиваясь на тесном сиденье, Зарина не придала этому особого значения. Да и времени на рефлексии уже не оставалось. В родном институте надвигались горячие деньки приема абитуриентов, и ей пришлось перестроить график, чтобы успевать на две работы. Затем пришло долгожданное приглашение на операцию, которую Серик планировал на осень или начало зимы. Он прислушался к советам друзей, и выбрал одну довольно известную клинику в городе Урумчи, специализировавшуюся на его болячке.
Конечно, Зарине пришлось немного пободаться с деканатом, чтобы ей дали отпуск раньше положенного времени. Она непременно хотела сопровождать мужа, на предмет возможных осложнений после операции. Так, за хлопотами, и позабылся тот случай в автобусе.
До вокзала их подбросил Мурат, старший племянник со стороны мужа. Они мчались по трассе Аль Фараби, преследуя дымный августовский закат. Зарина была домоседом, и не любила переезды, но в тот вечер она впервые и по-настоящему захотела уехать из города. Не просто слетать куда-то на пару дней, а покинуть его навсегда, безвозвратно. «Да как же здесь можно жить?..» – думала она, глядя на битые-перебитые алматинские легковушки, летевшие по трассе с каким-то обреченным безумством. Она вспомнила об одном перекрестке на проспекте Достыка, на котором зеленый свет светофора горел ровно двенадцать секунд. Нетерпеливые водители давили на клаксоны, торопя и без того ошалелых прохожих. «Ладно, я еще прыткая, успею перебежать улицу… – продолжала она мысленно, – но что делать семидесятилетнему старику, или мамаше с детьми на руках? Что же делать им?!»
Город закончился лишь в купе поезда, когда супруги повалились на подушки и мгновенно заснули, измотанные долгими сборами. По-настоящему они пришли в себя лишь на подъезде к Урумчи, но Зарина никак не могла отделаться от ощущения, что продолжает пребывать во сне. Все последующие дни так и останутся в памяти одной беспрерывной фантасмагорией, в которой причудливо смешаются звуки огромного города и хрип собственного дыхания, и вывески с китайскими иероглифами, и запахи и размытые лица случайных людей.
На вокзале их встретили люди из турфирмы, которая сотрудничала с медиками, помогая с обустройством иностранных пациентов. Они отвезли новоприбывших в больничную гостиницу. Пока не начались предоперационные исследования и процедуры, супруги успели пробежаться по городу, и что-то прикупить из одежды. Запомнилось почему-то ослепительное солнце, бьющее сквозь дымку огромного города. Блеск стеклянных витрин, длинные тени прохожих.
На второй день Зарина проводила мужа на процедуры, а сама побежала в гостиничное интернет-кафе, где на ломанном английском долго пыталась выяснить у китайского служащего, можно ли ей позвонить дочерям через IP-телефонию. Дозвонилась только до старшей, жившей в Лондоне, потому что в Нью-Йорке, где пребывала младшая, была глубокая ночь. Женщины немного поболтали, волнительно повздыхали за папу, и это всё, что она помнит о втором дне.
А вот начиная с третьего дня, воспоминания начнут уже громоздиться друг на друга, словно осадочные породы из учебного стенда в университете, где они преподавали. Усталость ли тому причиной, или груз неизвестности, нависающий над теми, кто отправляет под нож хирурга своего супруга или ребенка – Зарина никогда не узнает причину, да и желания такого не возникнет. Помнит лишь, что в окружающем мире вдруг что-то моргнуло, словно вклеенный в киноленту пресловутый двадцать пятый кадр, и она вдруг оказалась в маленькой душной комнатке. Тикающие часы на стене. Две картины на тонкой рисовой бумаге. Портрет какого-то чиновника, скорее всего, председателя компартии Китая. И заспанное лицо переводчицы, которую вызвали сюда по какому-то скорому делу.
– Глявный влач приносит соболезнованья… – сбивчиво лопочет девушка, показывая какую-то бумагу, вложенную в полиэтиленовый файлик. – Вы иметь право требовать полная описанья всех проседур и действий операсионная команда…
– Не понимаю, о чем вы говорите?
– Ваш муж… – тут переводчица поднесла файлик к лицу, чтобы прочесть имя, – Серик Макатаев – скончался.
…Бедная Зарина просидела в этой комнатке до самого утра, не скуля и не требуя к себе никакого внимания. Ей приносили чай, она пробовала его пить, но не шло. Серик умер ровно на пятидесятой минуте операции, от сердечно-сосудистой недостаточности, и это был уже не сон.
Под утро ей дали возможность посмотреть на него. Он смирно лежал на столе с колесиками, в пустом предбаннике реанимационной комнаты. Его круглое лицо было схвачено белым пластиковым ремешком, чтобы у покойного не открылся рот.
Эта деталь потом будет преследовать её вновь и вновь, месяц за месяцем, терзая какими-то нелепыми подробностями. Зарина вдруг будет представлять себе целый комплект таких вот ремешков, и даже предполагать, что где-то есть специальные медицинские каталоги, обильно усыпанные китайскими иероглифами, в которых есть фотография такого ремешка, название, и оптовая стоимость. Зарина будет бессмысленно гадать о том, что же может быть написано на коробке с такими вот ремешками… Может, «ремешки для фиксации челюсти»? Или, может: «блокираторы непроизвольных мышечных функций»? Или вовсе расплывчато: «Анатомические пластиковые бандажи»?
Потом были два самых суетливых дня в её жизни. Она решала вопросы со страховкой и с транспортировкой тела супруга. Какие-то новые потайные знания навалились на ее бедную голову. Оказывается, таможенники имеют право осмотреть тело. Оказывается, нужно написать заявление о смерти казахстанского гражданина в консульский отдел. Оказывается нужно сделать так-то, потом вот так-то, а потом – еще так и этак.
И она ни разу не всплакнула. Ни в дороге из Урумчи в Алматы, ни на похоронах, когда мужчины подняли тело усопшего и вынесли его во двор, где поджидала машина. Плакала Сауле Макатаева, сестра мужа. Подвывала низким утробным голосом его тетя Акмарал Охасовна. А она молчала. Спокойно отвечала на звонки, и даже встретив дочерей, приехавших на похороны отца, вела себя спокойно. Лишь после сорокового дня, когда разъехались родственники и квартира опустела, с ней решила поговорить ее старшая сестра, Камиля Капаровна.
– Ты как-нибудь поплачь, что ли… – сказала она, вытирая платком смуглый высокий лоб. Камиля жила в Павлодаре, а здесь, на юге, ее мучила одышка.
– Поплачу, конечно.
Камиля посмотрела на нее так, словно рентгеном просветила.
– Знаешь, есть один метод… – произнесла она, не отрывая глаз от сестры.
– Ты о чем?
– Не то, чтобы метод… Просто такой способ отгонять тоску по ушедшим людям…
Зарина удивленно распахнула глаза. На Камилю это было не похоже. Приземленная и суровая, она часто поучала младшую, но никогда не опускалась до разговоров по душам. А то что такой разговор определенно затевается, она поняла по каким-то неведомым ей самой знакам. То ли глаза у сестры сузились, и голос чуть задрожал от жалости, то ли какая-то тонкая ментальная нитка соединила их, двух сестер.
– Я всегда считала Серика бестолковым мужиком, ты это знаешь, – продолжила Камиля, нисколько не удивив Зарину своим откровением. Тридцать пять лет назад, когда молодые супруги Макатаевы впервые приехали в Павлодар, в гости к её родителям, Камиля лишь один раз глянула на избранника младшей, на смущенного очкарика-студента, и этого было достаточно, чтобы сделать для себя какие-то выводы.
– Для меня он был всегда какой-то… – Камиля опустила глаза, и стул под её грузным телом мучительно скрипнул. – Какой-то мелкий, суетливый…
– Ну и… – нетерпеливо перебила ее Зарина, стараясь свернуть этот ненужный разговор.
Камиля внезапно подвинулась к ней, и обхватила младшую за плечи.
– Зарин, я просто знаю, что говорю. Дослушай меня, не закрывайся!
– Да не хватай ты меня так!
Камиля отпрянула и стул закряхтел громче и жальче. Словно извиняясь за минутную слабость, она занялась своим платком, тщательно разглаживая его смуглыми руками.
– Когда мой умер, я тоже так маялась…– заговорила она минуту спустя. Голос уже остыл, и ниточка родства между ними бесследно исчезла. Она вновь была старшей сестрой из Павлодара, любящей диктовать ей наставления по телефону.
– Плакала только для виду, а сама даже не жалела его. Ты же его знала, он был словно животное. Бегал за каждой юбкой, гаденыш… Даже когда на пенсию вышел, вертел шеей туда-сюда.
Зарина знала покойного. Заместитель акима города, с вечным кожаным портфельчиком под мышкой. Безумно веселый человек, почти ребенок. Рядом с ним Камиля больше походила на строгую мать, чем на жену.
– Так я, дура, и успокоилась… – продолжала возиться с платком Камиля. – Ну умер, и умер. И вдруг однажды…
Они проговорили почти час, и Зарина послушно кивала сестре. Для виду, конечно, нисколько не веря в ее историю, и в ее способ выйти из психологического штопора. Чтобы не огорчать ее понапрасну, она заверила Камилю, что сделает именно так, как та и советует.
В то утро они вместе прибрались в квартире. В полдень к ним заехал Мурат, чтобы отвезти Камилю Капаровну в аэропорт. Зарина взялась провожать, хотя с того августовского вечера, когда они мчались на вокзал, она возненавидела алматинские дороги.
Домой возвращались объездными путями. Мурат избегал пробок, и со знанием дела нырял в какие-то узкие проулки. И тут, глядя на кривые заборы, мелькавшие за окном, Зарина впервые захотела смерти. Не мучительной и незваной, а такой, о которой мечтает любой пожилой человек – чтобы просто заснуть, и не проснуться.
Она думала об этом весь сентябрь. И каждый раз ловила себя на мысли, что смерть становится желанней с каждым днем. Сначала она представляла себе кончину как избавление от странной онемелости и бессилия, которую Зарина явственно ощутила в ту ночь, когда узнала о кончине мужа. Нет, это была не тоска по Серику, лежавшему на железном столике, с пластиковым фиксатором на челюсти. Она просто устала бороться с жизнью. К примеру, у нее обострился геморрой. Каждый раз, когда она поднималась с унитаза, фарфор был забрызган кровью. Но она боялась теперь врачей, и что делать с грозным недугом – не знала совершенно. У нее стали выпадать волосы. Раньше ее косичка утончалась не так быстро. А теперь, заплетая на ночь волосы, она чувствовала, как легко они отрываются от головы и остаются на руках, еще почти черные. Еще почти живые.
Не смотря на свой предпенсионный возраст, она была красивой. К ней проявляли интерес мужчины. Солидные чины из минобразования, профессора из геологического. Пара старых друзей из далекого прошлого, когда она практиканткой-геологичкой объездила весь Казахстан и половину Союза. Эти старые пердуны, хорошо устроившиеся консультантами при иностранных компаниях, стали чаще звонить ей, приглашать на встречу.
Но Зарина была уже далеко от всей этой суеты. Месяц спустя, в октябре, думы о смерти стали прозаичнее, наполнились каким-то меркантильным содержанием. Она хотела избавиться от этого города. От этого дыма на улицах. Она чувствовала себя уставшим гостем на затянувшемся тое или свадьбе. Вроде потушили казаны, и раздали всем пакеты со сладостями и мелкими подарками. И трижды обсудили тот окровавленный платочек, который утром невеста показала родителям мужа, подтверждая свою невинность. И дошли уже до ворот, шутя и смеясь. И никак не уйти. Хозяин держит за рукав. Хозяйка подсовывает каких-то внуков, чтобы похвастаться перед гостями своей родней. Потом кто-то вдруг начинает пританцовывать, неловко тряся ногами. Танец подхватывают, хлопают в ладоши. И всё начинается по новой.
Зарина думала об этом именно в тот момент, когда возвращалась из геологического музея, где нужно было забрать кое-какие бумаги по преподавательской работе. Шла, не оглядывалась, и вдруг свернула на улицу Сатпаева. Сначала не поняла, а потом догадалась: у племянницы скоро день рождения, и надо бы купить ей какой-нибудь подарок. Вот ноги и повели в нужном направлении.
Единственным крупным магазином в этом районе оказался «Коктем», приземистый торговый центр, предварявший вход на новую городскую площадь.
Зарина посмотрела на часы, чтобы не опоздать на лекцию и быстрым шагом направилась к дверям «Коктема». Долго блуждать по кабинкам-бутикам не пришлось –она сразу заприметила небольшую дамскую сумочку за пять тысяч тенге. Племяннице будет как раз. Правда, моментально раскошелиться не позволял печальный опыт, когда именно после свершения покупки на глаза непременно попадалась более интересная вещица. Но времени было в обрез, поэтому Зарина молча расплатилась с продавщицей и побежала на выход. И краем глаза увидела на витрине мужские туфли. Черные мужские туфли, с узкими носками, с хорошим удобным подъемом.
Она даже мельком подумала, что эти туфли очень подошли бы Серику. И, подумав, побежала дальше. И когда ноги вдруг подкосились, и она рухнула на кафельный пол, Зарина еще ничего не поняла. Пыталась встать, коря себя неловкостью, а слабые ноги лишь смешно подворачивались, не желая идти. И только тогда она вспомнила о словах Камили Капаровны...
Да что там вспомнила... На какое-то мгновение ей даже явственно показалось, что она вновь очутилась на кухне, за тесным столиком, на котором покоились сухие ладони сестры.
- Этого не показывают в кино, и в журналах про это не пишут, - говорила Камиля Капаровна, чуть откинувшись на спинку стула. - Но иногда такая вдруг жалость нахлынет... И никому не объяснить, и словами не передать!
Да, она была права. Зарина смотрела на эти чертовы туфли, и тихо, на каждом выдохе стала вдруг подвывать:
- Серик... Серик!
Первым встрепенулась продавщица из кабинки напротив. Он поднялась со стула, чтобы разглядеть человека в коридоре.
- Женщина, вам плохо?!
Зарина не видела продавщицу, да, наверное, и не слышала, потому что плакала и скулила, нелепо расставив ноги посреди узкого коридора.
Ей вдруг стало жалко эти туфли. На нее накатила какая-то болезненная волна нежности к этой паре матово-черных поделок, одиноко лежавших на стеклянной подставке.
Он действительно мог бы примерить их, и пройтись по белому кафелю, немного припадая на левую ногу. Он хромал последние год-полтора. Не очень сильно, и стороннему наблюдателю всегда казалось, что человек лишь натер мозоль на ноге.
Если бы они не сделали операцию, он стоял бы сейчас здесь, и примерял бы эти нежные, одинокие туфли-сироты.
- И вот когда нахлынет на тебя эта дурнота, сделай следующее...
Это опять сестра. Ее голос доносится из туманного далека, будто она сидит у себя на кафедре в Павлодарском университете, но ее голос каким-то образом доносится до нее через немыслимое расстояние.
- Попробуй вспомнить о нем что-нибудь плохое. Что-нибудь такое, от чего тебе станет легче, и не нужно будет его жалеть.
- Ладно, - кивает она головой, - попробую...
Зарина всхлипывает и честно пытается думать о Серике плохо. Причем, никаких ограничений на это самое «плохо» не полагается. В этом и суть метода Камили Капаровны. Если сердце разрывается от потери маленького ребенка, когда случайно выпавший из стопки белья детский носок повергает бедную мать в ступор, Камиля Капаровна советует вспомнить, как невыносимо больно этот ребенок кусал грудь. И улыбался маленькой наглой улыбкой, даже когда у матери на глаза наворачивались слезы.
Если сын потерял пожилую мать, и ночами просыпается от ее несуществующего голоса, пусть несчастный вспомнит то глупое упорство, с которым она поучала свою невестку, доводя молоденькую женщину до тихой сдавленной истерики. И тогда пройдет любая тоска…
Над ней уже склонились две продавщицы из соседних бутиков, хмуря свои тонкие рисованные брови. Потом возник охранник, с рацией, подвешенной к верхнему карману.
- У вас приступ? Вы меня слышите?!
Не дождавшись ответа, одна из женщин обернулась к охраннику:
- Принеси подушечку с моего стула, подложить ей под спину.
Зарине помогли опереться на стенку - ноги совершенно не слушались ее.
- Надо что-нибудь вспомнить, понимаете?! – бормотала она, оглядывая удивленных людей. – Что-нибудь вспомнить про него…
Кто-то уже вызвал скорую, и с чувством исполненного долга удалился, но две продавщицы все же остались, исполняя древний обряд женской солидарности.
Затем подошла Алия. Та самая девчушка из маршрута №99. Она почти не изменилась с того августовского дня, только на щеках появились пигментные пятна, и живот заметно округлился и выдвинулся вперед. Зарина сначала увидела ее ноги, в темных колготках и в туфлях на низком каблуке. Ноги остановились, шагнули и остановились окончательно.
- Ой, я знаю вас! – вскрикнула Алия негромко, заставив продавщиц поднять на нее глаза.
Алия сузила свои круглые черные глазки, и склонилась над Зариной. Ее полноватая рука отложила в сторону сумочку, и потянулась к рукам Зарины.
- Здравствуйте, вы меня помните?
Зарина кивнула, всхлипывая и щурясь от набежавших слез.
- Я сейчас позову мужа, мы отвезем вас домой.
Продавщицы переглянулись и словно по команде поднялись с места.
- Она моя знакомая, я помогу ей! – заверила их Алия, поднимаясь и оглядываясь по сторонам.
- Куаныш! Куаныш, иди сюда! – закричала она громко, будто и не соскакивала с подножки своего автобуса №99.
В размытом облаке из слез, Зарина увидела высокого сутулого мужчину, который вприпрыжку бежал к своей жене.
- Это она, помнишь! – жарко выпалила Алия, кивая в сторону Зарины.
Молча, не выдав ни звука, муж Алии наклонился и легко поднял Зарину на руки. Алия засеменила к выходу, Куаныш послушно двинулся за ней, бережно держа на руках заплаканную женщину.
- Ваш супруг – настоящий мужчина, так и передайте ему! – заявила Алия, когда Зарина оказалась на заднем сидении старенькой «Мазды».
Алия села рядом, и Куаныш мягко сдал машину назад, выезжая из стоянки.
- А почему? – спросила она хриплым голосом.
И уставилась на яркий квадрат света, рожденный полуденным солнцем. Квадрат медленно следовал от ее колен к коленям девушки и возвращался обратно.
- Помните тот день, когда ваш супруг расплатился за двух мужиков в автобусе?
- Помню, да.
…Когда Серик подошел к Алие, чтобы уладить возникший конфликт, пьяный дебошир вытащил из кармана острый строительный ножик, которым режут линолеум. И молча приставил его к животу Алии.
Серик видел его бессмысленную ухмылку. Видел, как он медленно напрягает руку, чтобы причинить девушке боль. Чтобы вселить в нее беспросветный ужас. Она бы и рада крикнуть что-нибудь водителю, но вязкое бессилие облепило ее горло.
И тогда Серик опустил свою левую ладонь на этот ножик, который уже распробовал человеческую плоть, и даже образовал на легком платье девушки небольшое бурое пятно; а правую протянул Алие, зажав в пальцах сотенную монетку.
– Вот, я заплачу за него, и за его друга, – произнес он, вылепив из лицевых мышц некое подобие улыбки.
Слушая Алию, Зарина наблюдала за блуждающим квадратом света, и чувствовала, что постепенно успокаивается. Чувствовала, что может поднять глаза и посмотреть на улицы без удушающей ненависти и страха.
...И когда «Мазда» вырулила на проспект, в последний раз мысленно поставила на этой воображаемой литере «Z» поперечную балку.