Волк остался бы жив,
если бы не заговорил в темном лесу
с незнакомой девочкой в красной шапочке.
Невероятно элегантная и эффектная Жаклин в "Пижаме на шестерых", яркая и пылкая служанка Арлен из «Двери хлопают». Кажется, что ей подвластна любая роль. Но какие трудности предшествовали становлению ведущей актрисы театра Лермонтова, Татьяна ЭЙНИС согласилась поведать лишь s7aRTeR'у.
Разбитые розовые очки
— Как произошло ваше знакомство с театром?
— До института я совершенно не имела представления о том, что такое театр. Я жила в колхозе, где маленьким девочкам приходилось работать тяпкой, мотыгой и ломом. Единственными примерами творчества, свидетелем которых я была, были индийские кинофильмы, которые завозили в наш колхоз раз в полгода, а также отдалённое подобие школьного детского театра, где я выступала. Из всей семьи, из всех пяти детей, я единственная, кто смогла вырваться из области и обосноваться в городе.
— С чем это было связано?
— Это было связано с моим нечеловеческим, бешеным желанием выступать на большой сцене. Обстоятельства с самого начала складывались так, что если бы не мое огромное желание - я никогда бы не стала актрисой. Дополнительным толчком и вдохновением к моему становлению послужила Алла ПУГАЧЁВА. Я хотела быть, как она. Я хотела её всесоюзной славы, признания, её многочисленных, знаменитых поклонников и ухажёров. Эта жажда к славе проистекала из глубокого детства, когда в возрасте пяти лет, меня ставили перед гостями нашего дома на табурет, и я начинала петь. Пышных, розовощёких, подвыпивших и звонких колхозных женщин и мужчин я представляла в роли моих поклонников, которые пришли ко мне на концерт и с упоением вкушали мои песнопения.
— Когда вы пришли в театр, какое представление было об актёрской профессии и насколько оно разнилось с суровой «совковой» реальностью того времени?
— У меня на переносице были огромные розовые очки. Я представляла, что когда я стану актрисой, я буду играть только главные роли и только на больших сценах. Мыслей о том, что этому предшествует долгая и упорная работа над собой – у меня совершенно не возникало. Постоянные аншлаги, овации, цветы и поклонники, аккуратно уложенные штабелями, в голове наивной, колхозной девочки были закономерной и обыденной нормой. Следовательно, встретившись с действительностью актёрской жизни, мне пришлось долго, упорно ломать себя и рушить все воздушные замки, которые я возводила в своей голове много лет. Но у меня ни на секунду не возникало желания всё бросить и махнуть обратно. Слишком много жизненных сил я вложила в то, чтобы прийти к своей мечте. Слишком дорог мне был Рубен АНДРИАСЯН, (художественный руководитель театра. – Прим. авт.) который поверил в меня и дал возможность реализовать себя в качестве актрисы театра.
Спины уходящих зрителей
— Вы самокритичны?
— Жутко. Настолько, что крайне редко соглашаюсь на какие-либо интервью. Для меня очень важно быть правильно понятой, а бумага не может передать ту невербальную энергию, которой люди делятся во время диалога. Что касается театра, то я переживаю каждую роль и скрупулёзно слежу за реакцией зала. Я боюсь быть освистанной, боюсь увидеть спины уходящих из театрального зала людей. Конечно, таких моментов в моей жизни, слава Богу, пока не было, но во мне всегда сидят сомнения в том, правильно ли я передаю посыл режиссёра, и верно ли зрители воспринимают мою актёрскую игру.
— А если критика обоснована, разве не всё равно, от кого она исходит?
— В моём случае, не всё равно. Я тщеславна и где-то, порой, задевает. Но как не принять критику от Владимира ТОЛОКОЛЬНИКОВА или НИНЫ ЖМЕРЕНЕЦКОЙ? Впрочем, актёры, мэтры старшего поколения указывают на ошибки чистосердечно и очень доброжелательно.
— Кто, помимо зрителя, выступает в качестве критика вашего творчества?
— Пожалуй, моим личным, самым беспристрастным и объективным критиком выступает мой сын. Он рано остался без отца, и вместе нам пришлось пережить очень многое. С самых малых лет я брала его с собой на репетиции и спектакли, где он имел опыт видеть полное построение спектакля. От и до. Сейчас ему 14 лет и более строго критика я ещё не видела. Он делает очень ценные и важные замечания, как например «самолюбование», которым я, порой, страдаю на репетициях, а также «перетягивание одеяла на себя», что также не красит актёров. Ведь театр – это командная игра и на то, чтобы понять и приять это, у меня, в силу моего характера, ушло много времени. Мы, сельчане, закаленные лопатой и ломом, очень неохотно поддаёмся дрессировки. (Смеётся) К иной, обоснованной критике я отношусь положительно, но тут играет роль тот момент, от кого именно она исходит.
Разрывая пространство и время
— А были ли роли, которые дарили вам ощущение "подъема" и открывали "второе дыхание", ставя вас на совершенно новую, качественную ступень творчества?
— Определённо. Чаще всего такие творческие подъёмы в моей театральной жизни сопровождались приездом московских режиссёров. Стоит вспомнить Владимира ЕРЁМИНА и его спектакль «Чудики», в котором я играла роль Зои. Именно его наставления и советы дали мне огромный багаж творческих сил, идей и бесценного опыта. За всё время я не видела более обаятельного режиссёра, который бы так доходчиво изъяснял свои желания и требования к ролям. Так что в моём случае, судьбоносными были не столько роли, сколько предшествующие им встречи с определёнными людьми.
— Какие ограничения ставит перед вами актёрская профессия?
— Конечно, это ограничение по времени. Хотелось бы проводить больше времени с семьёй. Порой, хочется почувствовать себя простой, беззаботной домохозяйкой, стоящей у газовой плиты в фартуке и домашних тапочках. Но этот навязчивый минус никак не заменит возможности ежедневно переживать судьбы разных героев, путешествовать во времени, общаться с талантливыми людьми и дарить своему зрителю те впечатления, за которые он готов рукоплескать стоя.
Борис КАЛАЧЁВ, Фото из личного архива респондента, Алматы.