В среду последней недели полил беспощадный дождь. Тяжелые сливовые тучи непривычно низко нависли над долиной и, сверкая молниями, поливали мое убежище, теперь казавшееся мне не таким надежным. Я включил походную газовую плитку, чтобы было теплее, зажег свечи и принялся читать Хемингуэя в толстом советском переплете. Вдруг в дверь постучали. Надеясь, что это не кто-то из чабанов, я отодвинул засов и посветил фонариком за порог, Но едва я успел что-то разглядеть, как через порог перепрыгнул мокрый козел с одуревшими желтыми глазами. Я перегородил ему дорогу в комнату и направил в сторону.
— Рахмет, балам. Қандай жамбыр жауып кетт i көрд i ң ба? Мен анау жақта чабандардан теке сатып алдым ал үйге қайтқанда жамбырда қалдым . Сенде ертенге дей i н қалуға бола ма ?[1]
Передо мной стояла большая старуха, закутанная в коричневую шаль и одетая в зеленую куртку, мокрую от дождя. На ней были сапоги в черных калошах, в руках она держала тяжелую матерчатую сумку, заляпанную грязью. Я впустил ее в комнату, козла мы расположили в коридорчике. Она сняла с себя мокрую одежду и оказалась, по крайней мере, в полтора раза меньше. Я зажег еще свечей, и мы сели пить чай. Я представился.
— А меня можешь называть Умит апай — перешла она на русский язык, поняв, что полноценную беседу на казахском я не поддержу, - у меня тут дочь с семьей живет в юрте, несколько километров ниже от тебя. А вообще городские мы. Дочь моя десять лет назад на Иссык-куль поехала отдыхать, а ее тамошний киргиз взял да и украл. Как потом оказалось, она совсем даже и не против была. Пока двоих родили, столько бедствий там хлебнули, потом вот вернулись. Он-то казах по отцу оказался, вот им как оралманам[2] и выдали землю в этих краях, да подъемные дали.
Мне не хотелось говорить, и я молча кивал, отпивая чай из кружки, а моя собеседница продолжала, заполняя дождливую тишину.
— Вот уже пять лет, как тут живут, а я к ним летом приезжаю внуков повидать. Живут хуже, чем в деревне, у меня сердце каждый раз кровью обливается. Ну, ничего, выживут! Помню, в 49-ом в Оськемен[3] с мужем переехала, мне девятнадцать только исполнилось, ребенка родила. Ничего в доме не было, каждую копейку считали. Воду из Иртыша таскали по пятнадцать литров да в пять километров пешком. А муж-то разгильдяй, детдомовский же, пришел, всю зарплату пропил, рождение первенца отмечал! В доме есть нечего было. Ну, ничего выжила же! Весь дом подняла, высшее образование получила, муж всегда чистенький да сытый ходил, любила его несмотря ни на что — голос ее дрогнул в ритм свечи, освещавшей неровности ее кожи, усугубляя тени от морщин.
И тут меня прорвало, я рассказал ей все. И про мать и про отца, и про то, что я не могу понять, почему же все так произошло. Про то, что я невероятно зол и обижен. Мой рассказ прерывался естественными вздохами и сочувствующими фразами Умит апай. Когда я дошел до рассказа о своем пребывании в заповеднике, я вдруг осекся - вспомнил про вертушку и резко соскочил с места. Не обращая внимания на предостерегающие возгласы старухи о беспощадном дожде, я, надев резиновые сапоги и накинув на себя прорезиненный плащ, минуя сидящего в коридоре козла, вышел в дождь.
Душа моя находится от горла к солнечному сплетению, это знание пришло ко мне еще в детстве. Она имеет форму флейты. Сейчас эта флейта до верху заполнена ядом, трупным ядом. Флейта под действием яда тончает, из деревянной в глиняную, теперь вот и вовсе стеклянная стала. Прозрачные тонкие стенки: от этого страх разбить ее усиливается. Приходится балансировать на носочках, чтобы ни капли не пролить и не заразить тело. Хотя иногда все же оступаешься и тело, предчувствуя смердящий вкус яда, начинает колотиться мелкой дрожью – первым страдает сердце. В такие моменты страх смешивается с диким желанием дать флейте разбиться, позволить яду медленно растекаться по телу, убивая все живые клетки. Но это дурацкое чувство самосохранения! Теперь казалось, что это чувство придумано зря. Что весь этот год после смерти отца я трачу всю свою энергию только для того, чтобы не разбить и не расплескать. Вся моя внутренняя сила уходит только на это, и я не пытаюсь даже понять истинную природу этого яда.Дойдя до покосившейся от ветра и дождя вертушки, чьи лопасти промокли и превратились в бесформенные коричневые комья, я вдруг сломался. Вот так легко и просто моя флейта дала трещину, выпуская яд по венам. Меня охватила ярость, такая сильная, что начало трясти каждую клетку тела. Я втоптал в землю деревянные обрубки вертушки, вырвал руками лопасти и закинул их в черную стену дождя. Направляясь к дому, я уже не обращал внимания на хлещущую с неба воду, словно долина находилась под огромным водопадом. Спустившись с пригорка, на котором некогда стояла вертушка, я начал пересекать реку, которая теперь вышла из берегов и доставала мне до пояса. Вода заливалась мне в резиновые сапоги, джинсы прилипли, и все промокло, вплоть до белья.
Умит апай открыла мне дверь, и я ввалился внутрь весь мокрый злой и заплаканный, благо от дождя это было не заметно. Козел привстал и заблеял, когда я стал снимать с себя мокрую, прилипшую к телу одежду прямо в коридоре. Оставшись в одних трусах, я прошел в комнату, и переоделся в сухое; вернулся в кухню, укутанный в одеяло, и принялся пить чай. Умит апай, причитала и ругала меня за безрассудство. Она достала из заляпанной грязью сумки мед и добавила мне в чай пару ложек. Но все это не помогло – я заболел.
К утру, когда моя аптечка была выпотрошена, анальгин и прочее было выпито, температура достигла отметки сорок. Тело трясло, а разум бредил. Тут были и Жанболат, пытающийся рубить дрова бараньей ногой, и Умит апай с двумя ведрами на коромысле наперевес, наполненными козлиной кровью: «Пей, пей же сынок, пей». «Нет, лучше керосинчику махни, полегчает!»- голосом Даника произносит отец и протягивает мне стакан. В сон врывается мать, здоровая и до странности веселая: «А давай я тебе колыбельную спою!». Она начинает кружиться и уже, превратившись в Майю, начинает жарко вилять бедрами. Голоса и мысли смешивались в горящем бреду. Я услышал звон стекла в груди и почувствовал разливающуюся жидкость по венам, пытаясь ухватить ускользающий смысл. Что эта за жидкость? Какой у нее вкус? В стремительно видоизменяющихся образах бился ответ. Неужели злость и отчаяние могут обретать подобные формы? Усилием воли я перестал обращать внимание на жужжащие, щекочущие жаром образы. Я стал представлять, что эта жидкость из вен попадает прямиком в поры, выходя через озноб, льющийся у меня со лба.
Я открыл глаза, белая футболка прилипла к телу потом, и стоило мне высвободиться из одеяла, как сразу стало холодно. От меня резко пахло уксусом и бараньим жиром, похоже, Умит апай выхаживала меня все это время. Я вышел в кухню, увидел висящий на гвозде кусок сырого мяса, и, испытывая приступ сводящей голодом тошноты, вышел на свежий воздух. На улице Умит апай развешивала мое свежевыстиранное белье на веревку, натянутую одним концом на штырь, вбитый в стену дома, вторым - на деревянный столб, сделанный, похоже, предыдущим охранником пункта.
— Доброе утро! — произнес я как можно более бодро.
— Доброе! Ну, как, полегчало? Выходили мы тебя таки, думали, не выкарабкаешься, две ночи температурил! На третью вроде получше стал — она взяла под бок пустой тазик и направилась к дому.
— А какой сегодня день?
— Суббота уже, я и к дочке сходить успела, потеряли они меня совсем. Лекарств от нее принесла, козла мы тебе зарезали - бульоном выхаживать, — я прошел вслед за ней в кухню и стал наблюдать, как она ставит чайник.
— Спасибо Вам огромное, - я привстал и обнял старушку, — Вы спасли меня.
— Ничего, сынок, на тебя такое свалилось, теперь наладится все — она высвободилась из моих объятий и прослезилась.
В воскресенье за мной должна была прийти машина, мне пора было возвращаться в город. Я собрал вещи, все оставшиеся деньги отдал Умит апай. Она сначала замялась, но я убедил ее в том, что это «за козла». Жанболату я подарил свой топор. Рано утром приехал УАЗик армейского типа, с любимыми мной треугольными форточками.
— Здоро′во, дядь Саш — я протянул руку водителю.
— Привет-привет, как ты тут, отработал? — усатый поджарый водитель все время улыбался и неизменно пах «Беломором».
— Да, кажется, я даже буду скучать — оглядел я свой домик в последний раз. Я сел в кузов, и мы поехали по неровной горной дороге, минуя юрты, с надписью «Кумыс. 500 тенге» и бараньи стада, мерно разгуливающие по склону.
— А эти кто такие? – кивнул я на группу людей, пересекающих дорогу наперевес с лопатами и мешками.
— Это археологи, копают чего тут. Говорил я с главным ихним, говорит: «Храм огня копаем». Я сходил, посмотрел, так и не понял, где они там храм углядели. Вот представь, земляная площадка такая и в ямках вся, а говорят храм. А огня, потому что козла там нашли, то бишь люди те древние, Богу Огня козлов только жертвовали, во какие дела, - усмехаясь, он закурил в форточку.
«Так вот к чему мой козел - к огню» - подумал я и заулыбался. Я вспомнил отца и решил, что на некоторые вопросы просто не существует правильных ответов. Мать угасла не столько от рака, испепелившего все ее внутренности, отец умер не столько от собственной психологической нестабильности, сколько бесконечная война друг с другом сожгла их заживо, но разными способами. Оба годами копили в себе злость, обиду, ненависть, угрызения совести – все эти горючие вещества образовали идеальный взрывчатый набор. Я уверен, что они любили друг друга, антоним любви не ненависть, а безразличие. Единственное, что осталось живым напоминанием всему этому – я. Теперь, когда я это понимаю, переживания прошедших недель, моя болезнь – все обрело смысл. Я освободился от печати их вражды, и более того, я простил их. Я взглянул на часы – было пять утра.
_______________________________________________________________
[1] -Спасибо, сынок. Вот дождина-то полил, видел? Я в той стороне у чабанов козла покупала, а на обратном пути домой под дождь попала. Можно у тебя до утра переждать?
[2] Оралманы — этнические казахи, проживавшие в соседних с Казахстаном странах (Китае, Монголии, Узбекистане, России, Киргизии, Иране, Афганистане, Пакистане) и репатриировавшиеся в Казахстан. Согласно казахскому законодательству (закон Республики Казахстан «О миграции населения»), переселенцы-оралманы пользуются определёнными льготами.
[3] Оськемен – г.Усть-Каменогорск. (Вост.Казахстан)