Предлагаю читателям первый рассказ из цикла "Городские легенды Алма-Аты". Надеюсь, вы найдете его интересным и занимательным.
***
Я посмотрел на циферблат наручных часов. Было едва за полночь. Моросил мелкий холодный апрельский дождь, делая мой поход к дому абсолютно невыносимым. Волосы на голове давно промокли, а холодный ветер без труда пробирался сквозь легкую одежду.
Мне было до тошноты мерзко и я уже начинал жалеть о том, что не поддался на уговоры приятелей довезти меня домой. Им то сейчас, небось, хорошо в теплой квартире, где до сих пор слышны тосты и алкоголь льется рекой. День рождение, как-никак, один раз в году.
Ненавидя этот город, погоду и машины, проносящиеся мимо и никак не реагирующие на «голосующего», я брел вдоль железнодорожных путей. В нескольких метрах от меня темной стеной возвышалась окраина рощи Баума.
Тщетность моих попыток остановить попутку я понял спустя минут двадцать. Сколько автомобилей проехали мимо меня за это время? Десять? Двадцать? Сто? Засранцы. Им то сейчас хорошо в теплых уютных салонах.
Взглянув сначала на рощу, а потом и на тропинку, как бы приглашающую меня войти и углубиться в чащу.
- А почему бы и нет? – подумал я, - чего мне, взрослому мужику с неплохими физическими данными бояться, пусть даже в этом лесу, пользующемся среди алмаатинцев, мягко говоря, дурной славой? Ведь сквозь рощу я смогу срезать свой путь, и растянуться, наконец, в теплой удобной кровати.
Эти размышления вкупе с отравленным алкогольными парами сознанием сделали свое дело, и я, перешагнув железнодорожные пути, устремился к границе рощи.
Над головой сомкнулся свод из крон старых карагачей и сделалось гораздо тише. Слева и справа от меня укоренилась поросль, сплошными темными стенами разрослась вдоль тропинки, и казалось, что не будь этой полоски голой земли, вытоптанной человеческими ногами, темные стены совсем сдавили бы меня, перетерли в порошок. Но я шел и шел, ожидая выхода на одну из асфальтированных дорожек, насквозь пронзающих рощу Баума в разных направлениях
Мою ненависть на окружающую действительность сменило чувство смутной тревоги. Тишину, царящую вокруг, нарушал лишь тихий шелест листьев. Сюда уже не доносился гул снующих туда-сюда по проспекту Сейфуллина автомобилей.
Я вышел на основную дорожку рощи и вздохнул с облегчением. На меня опять начали падать сверху мелкие холодные капли. Вместе с дождем вернулось и чувство ненависти. Теперь я ненавидел и рощу, и себя. Себя я ненавидел за то, что решил пересечь этот угрюмый рукотворный лес. Надо было лишь немного потерпеть, и какой-нибудь жадный до денег водитель обязательно остановился бы. Быстрым шагом я шел по дороге, и каждый мой шаг звонким эхом отзывался среди окружающих деревьев.
Едва не упав, когда случайно наступил на развязавшийся шнурок, я выругался вслух и нагнулся, чтобы зашнуровать ботинки. Выпрямляясь, я невольно оглянулся назад…
На дороге, шагах в пятидесяти от меня в лунном свете я разглядел женскую фигуру в пышном, ослепительно белом платье. Девушка приближалась.
Рыцарские чувства взыграли где-то внутри, и я решил вызваться проводить запоздалую путницу. Я стал ожидать у обочины, боясь, как бы она не приняла за маньяка или грабителя и не побежала, развернувшись, в обратную сторону. Но она приближалась. Что-то странное было в ее движениях, казалось, что она парит, не касаясь ногами земли. Стоп, что это?
Лицо девушки оказалось мертвецки бледным. Глаза… В ее глазах, вернее сказать – где-то внутри головы, мерцал зеленый огонек, освещая пустые глазницы. Кроваво-красные губы сомкнуты в перекошенной гримасе.
Удивление переросло в панику, рыцарские позывы канули в небытие. Я бросился бежать, оглядываясь через плечо на плывущую фигуру. Она не ускорялась, и я постепенно стал видеть лишь ее очертания во мраке.
Лунный свет куда-то исчез и лес погрузился во тьму. Страх темными нитями сковывал сердце, первобытный ужас гнал меня вперед и вперед. Вдруг где-то справа я услышал человеческие голоса, и, повернув голову, увидел стройный ряд горящих фонарей. Неужели освещенная аллея? От аллеи меня отделяла небольшая, метров в сто, полоса зарослей. Я стал продираться сквозь колючий кустарник, вытянув перед собой руки. Спотыкаясь на ухабах, разбивая лицо об хлещущие ветви, я неуклонно двигался вперед.
Огни не становились ближе, хотя я пробежал достаточно большое расстояние. Какая-то неведомая сила мешала мне приблизиться к свету.
Нога зацепилась за выступивший из под земли корень, и я, потеряв равновесие, упал, сильно ударившись головой о землю.
Реальность вокруг стала расплываться, унося сознание куда-то вглубь веков. Я лежал среди листвы, я стал частью этой рощи, она порабощала мой разум, завлекая в неведомые измерения.
Я видел монгольскую конницу, с дикими криками втаптывающую в землю светловолосых голубоглазых людей. Видение сменилось. Теперь я наблюдал сцену отъема младенца у матери и оскал джунгарских разбойников, поощрявших своего сотоварища в этом гнусном деянии.
Вдруг все исчезло. Среди молодых деревцев шагал комиссар. За ним следовали три красноармейца, ведя под руки человека в церковном одеянии. Священник шел навстречу своей участи с абсолютным спокойствием, в выражении его лица не виделось и капли страха перед неизбежностью. Вдруг он обратил свой взор в мою сторону, и я увидел его глаза, буквально излучавшие доброту. Время вокруг замерло. Комиссар и красноармейцы застыли, словно восковые фигуры. Лишь человек в рясе покинул своих конвоиров и приблизился ко мне. Он добро улыбнулся, положил мне руку на плечо. «Не гневись на свою участь, не делай блага бесам» - сказал он.
Я очнулся сидящим на скамейке на площади у Никольского собора. Дождь кончился, слышалось пение птиц, радующихся весне. У моих ног важно расхаживали вездесущие парковые голуби, поклевывая что-то на влажном асфальте. На часах – семь часов пятнадцать минут. Город просыпался, и со стороны улицы Гоголя слышались автомобильные гудки. Все торопились по своим делам, и никто не обращал внимания на молодого человека в изорванной грязной одежде, сидящего на скамье у церкви.