Двор, в котором я рос, был не самым благополучным. Обычная высотка на окраине провинциального городка на востоке Казахстана. Как всегда в светлое время моего детства, все жители дома друг друга знали, но при этом более-менее крепкие дружеские связи соединяли единиц. Непонятное недоверие царило в нашем маленьком мирке.
Андрей жил на втором этаже в моем подъезде. Самый обыкновенный отличник-ботан-задрот, нервный, правда, немного. Отец бросил их почти сразу после того, как узнал о грядущем появлении наследника на свет. Тихая, покорно принявшая свою нелегкую долю мать тянула Дрона в одиночку. Никто никогда не слышал от нее жалоб, никто не видел ее слез. Не до того ей было.
Андрюха так же, как и большинство наших сверстников, не переносил врачей и вообще все, что было связано с хоть сколь-нибудь серьезным лечением. Потому и о сильной боли в животе, сопровождавшей его в течение того злополучного дня, матери сообщать не стал. Однако чуткое материнское сердце не ошиблось и на этот раз: мать с помощью смеси из слез, угроз, упреков и упрашиваний затащила его в больницу.
Диагноз был поставлен быстро: обострившийся аппендицит. Однако пациент, отличавшийся недюжинной для его возраста своенравностью, и слышать не хотел об операции. Несмотря на уговоры пожилого врача, он предпочел покинуть больницу. Заплаканная мать бежала следом за ним и уговаривала послушать доктора. Она не знала, как объяснить ему, что жизнь его находится под угрозой и может попросту оборваться. Слов ей не хватало, и она ударилась в слезы. Андрей, не вытерпев стенаний самого близкого человека на свете, резко толкнул ее и, превозмогая адскую боль, почти побежал прочь от больницы.
После интеллигентный врач будет крыть отборным матом весь персонал больницы, упрекая своих коллег в том, что они не остановили беглеца. После мать узнает, что шанс спасти Андрея был: операция в течение нескольких часов после постановки диагноза гарантированно сохранила его по нашу сторону реальности. Но все это было после. А тогда Андрея нашли в какой-то подворотне. Скорчившийся от немыслимой боли, он лежал на асфальте. Пульс еще прощупывался. Но с крыши соседнего дома за несчастным с ухмылкой клоуна-убийцы пристально наблюдала Смерть. Врачи сделали все, что бы в их силах. Но было уже поздно. Слишком поздно…
С той поры прошло почти двадцать лет. Я периодически напоминают себе эту историю. Она помогает мне убеждать себя, что зачастую перенести большую боль нужно только для того, чтобы не было необходимости терпеть еще большую.
А недавно мне позвонила моя любимая мама. Мы с ней не виделись давно, с ее пятидесятилетия, которое отмечали всей семьей два месяца назад. И поэтому ее срывающийся голос мгновенно вверг меня в панику.
- Сынок, это правда?
- Господи, что случилось?
- Я сейчас по телевизору слышала, что мне теперь до 63 лет работать нужно будет!
Фууууууууууууух…
Успокоил, как смог. Бросил свои планы на выходные, взял билет на самолет и уже на следующее утро был дома.
Объяснять пришлось долго. Моя мама – ни разу не экономист. Она всю жизнь отработала на вредном производстве и пользы стране принесла куда больше, чем ее сын, обыкновенный экономический обозреватель в одном печатном издании. Однако моих сбивчивых объяснений хватило, чтобы ее доводы понемногу начали терять уверенность. Она стала подолгу задумываться над каждым из них, внимательно проглядывая захваченные мной из редакции листки.
Решающим стало объяснение того, «почему надо». Подняли ее пенсионные накопления на тот момент. Мало оказалось. Обсудили возможность перевода на работу полегче с той же зарплатой. Прикинули, сколько денег накопится во всех пенсионных фондах (или уже все-таки в одном?) при максимальной условной доходности и сколько из них будет потрачено на выплаты лет через 20-30. Предположили, насколько увеличится количество пенсионеров. Не забыли и про отца, вкалывающего на вахте в свои 62. Наконец, она успокоилась. Пусть и не без протеста, но приняла «непопулярную инициативу», как называют пенсионную реформу многие мои коллеги.
Умиротворение настигло и меня. Хотя, я так и не мог окончательно отмахнуться от стайки назойливых мыслей. Сколько сейчас таких рыдающих женщин по всей стране? Почему нельзя было выйти и один раз внятно и четко объяснить все положения встреченного в штыки законопроекта? Почему нельзя простыми словами донести, что, дескать, варианта другого нет? Что иначе будущие пенсионеры на мели останутся? В конце концов, почему неплохая, в целом, инициатива воспринимается людьми как конец всему сущему?
А потом я вспомнил про Андрея, соседа своего детства. Про страхи, сгубившие его, про рыдавшую на коленях мать. Недостающий пазл материализовался буквально из воздуха. Нужный вентиль повернулся в нужную сторону. Назойливые мысли испуганно улетели. А сознание окутала пелена спокойного сна…