Тауке Алтынбеков
(Поэзия Жизни, не поддающаяся Жесткой Прозе: Ауэзхан Кодар – пожизненные испытания Силы Духа.)
Довольно давно выяснил я для себя, что любое пространное сообщение от единственного лица – монолог, а если в общении участвуют два или более собеседников – это диалог (не триалог, если участников – трое, не тетралог, если четверо, и так далее). Так вот в общении с этим человеком – монолог невозможен, он никогда не изрекает менторских, покровительственных – с высоты своего авторитета – сентенций, он всегда побуждает к диалогу. Я говорю об Ауэзхане Кодаре.
Меня познакомил с Кодаром архитектор Сакен Нарынов – я тогда работал в Астане; Сакен ответил мне по поводу очень заинтересовавшего меня только что купленного номера журнала «Тамыр», что знает Ауэзхана – и в мой приезд в Алматы состоялось знакомство, за что я теперь очень благодарен своей судьбе. (А впоследствии мне привелось даже поработать заместителем директора по научной части в Институте культурной политики, который Ауэзхан тогда возглавлял).
Не боясь показаться излишне патетичным, скажу: нельзя не преклоняться перед такими достойными сынами казахского народа, как Ауэзхан Кодар. «Незаметно» пролетели вот уже более пятидесяти лет его «Бури и Натиска Духа», как я назвал бы его «бытие-в-мире», и мне хочется поделиться с читателем личными впечатлениями от многолетнего общения с этим замечательным человеком. Именно личными – поэтому не перечисляю его свершения и регалии: о них можно прочесть, например, в интервью, данном Кодаром Игорю Хену для «Позиции.kz» или ещё - у Ольги Абишевой в интервью, озаглавленном «От «Крылатого узора» до «Зова бытия»» (в 2008 году она, в частности, писала: «…В творчестве Кодара дают себя знать и русская поэтическая традиция, и поэзия Востока, и античность. В его поэзии важно чувство национальной фактуры, национальный дух, его неповторимый колорит. Он – художник, умеющий пластично воссоздать казахский космос (Беседы о современнике. – Алматы, ассоциация «Золотой век», 2011, с. 28).
Юбиляра поздравили не только деятели культуры и науки Казахстана, но и гости из России.
В своем выступлении Алексей Давыдов, доктор культурологии, лауреат российских и международных премий, ведущий научный сотрудник Института социологии Российской Академии наук сказал:
«Благодаря усилиям А. Кодара ученые и писатели Евразии создают сегодня то, чего не удавалось ни одному основателю евразийских империй – ни Чингизхану, ни Тимуру, ни русским императорам.
Они создают единое евразийское пространство, основанное на перекличке родственных душ, на тяге интеллектов и сердец друг к другу. А юбиляр является центром притяжения евразийской писательской мысли, евразийского искусства нового интеллигентского качества, где властвуют художественность нового слова, новаторство научной мысли и искренность нового искусства»… » (Беседы о современнике. – Алматы, ассоциация «Золотой век», 2011, с. 28).
Вообще-то заглавие моего эссе о Кодаре не вполне точно передаёт ощущение, которое всякий раз после встречи с ним подолгу не оставляет меня. Ауэзхан («билингв», как он сам себя называет) – заметная «планета» среди деятелей культуры не только казахской и русской, но и – мировой (а образ планеты здесь в потоке моего сознания возникает, видимо, по ассоциации с «Маленьким принцем» Антуана де Сент-Экзюпери). В принципе, думается мне, каждый человек – целая планета (тут не хотелось бы обращаться к такому образу, как «звезда» - уж больно затаскан в последние десятилетия этот образ). Ну, или хотя бы, если не планета – то модель её в миниатюре. Но Кодар всё же ярко выделяется на небосклоне этакой своеобразной «карты звёздного неба».
Общаясь с ним, сам становишься хоть немного поэтом – хотя я, что называется, «не гуманитарий, а технарь» - по образованию и многолетней практике. Размышляя под действием получаемых от него зарядов о жизни своей, о жизни своего народа и всех народов - невольно сопоставляю услышанное от него с тем, что пишет в своих книгах другой поражающий меня силой духа человек - Стивен Хокинг. Например, такое.
«…Мы понимаем, что живем в загадочном, ошеломляющем мире. Мы стремимся постичь смысл того, что видим вокруг себя, и задаемся вопросами: какова природа Вселенной, каково наше место в ней, откуда появилась она и мы, почему она такая, как есть?» (Стивен Хокинг, Леонард Млодинов, «Кратчайшая история времени»)
Для оформления обложки своей книги «Зов бытия» Ауэзхан Кодар выбрал изображение модели Солнечной системы (модель эту создал Сакен Нарынов как часть проекта Площади Солнца). И я нахожу это символичным.
Мне, «технарю», его концептуально-философские, культурологические построения немного напоминают устройство калейдоскопа, в котором несколько кусочков цветного стекла, многократно отражаясь в трёх зеркалах, являют устремлённому в окуляр взору бесчисленное множество завораживающих и неповторимых мозаичных картин.
Тут же, наверное, надо мне и поправить самого себя. Многократно отражаясь в зеркалах, составляющих призму, всплески творческой энергии Ауэзхана непостижимым образом создают не плоскую калейдоскопическую картинку вселенной, бытия, а некую объёмную голограмму. Потому что зеркал – не три, а больше. Кроме составляющих истоки его казахской ментальности и духовности, среди которых генетически переданы ему предками и тенгрианство, и монгольско-тюркское, и исламское влияния – тут ещё и мощное влияние великой русской литературы и ещё более великих западной и восточной философий, начиная с античных времён. Интересно, что и сам он сказал о себе в интервью тому же изданию «Позиция.kz», когда ещё работал директором Института культурной политики: «…Я ведь еще и философ, а как говорят о нас: дело философа – все усложнять, проблематизировать. Только так он выполняет свою работу – то есть, создает проблему. И только так мы можем куда-то двигаться…»
Откуда же, откуда такое богатство мысли, такая Сила Духа? Как писал российский философ Алексей Грякалов в статье «Событие слова. Опыт Ауэзхана Кодара» - «…апелляция к тайне устраивает почти всех, а объяснения всегда упрощают и принижают творческое существование. Поэтому творческий опыт располагают в объяснениях между пересказами личной жизни и критическими конструкциями – в обоих случаях он низведен к упрощениям…». И, все же, я полагаю, тут в первую очередь надо обратиться к прозе жизни нашего загадочного героя.
Проза же жизни была такова…
Ауэзхан Кодар приехал в Алма-Ату в середине 1980-х – после того, как по окончании юрфака КазГУ поработал юристом в Кармакчинском райисполкоме Кызылординской области. Этому предшествовало то, что к достижению возраста 26 лет, Ауэзхан, чьи стихи уже начали появляться в печати, осознает насколько слаба литературная критика того периода и, в частности, пишет письмо известному писателю Дулату Исабекову, где обстоятельно разбирает его недавно вышедший роман «Смятение». Этот влиятельный человек по достоинству оценил талант «начинающего» автора, и в силу имевшихся возможностей поспособствовал тому, чтобы Кодара перевели из глухой бесперспективной провинции на работу в Алма-Ату. Впоследствии содействие в жизнеустройстве молодому человеку, ещё в раннем детстве оставшемуся без родителей, оказали и Мурат Ауэзов, и Имангали Тасмагамбетов, и Ермухамбет Ертысбаев, и Мухтар Кул-Мухамед – список можно продолжать, но эти люди – первые, кто приходят на память, а хороших людей, подпадающих под обаяние Ауэзхана будет еще немало.
Если бы жизнь его была лёгкой, какой она кажется другим, которые общаются с Ауэзханом Кодаром… Его заразительный и громкий смех перечёркивает все сомнения в том, что ему трудно, что он что-то делает через силу. А ведь, говоря техническим языком, его суммарная напряжённость в единицу времени превышает напряжённость мышц, нервов, воли «обычного здорового человека» в десятки раз.
У себя дома я каждый раз с пожеланием доброго утра встречаю жену и дочь, и даже целую ручку своей дочери, но дальше в совершенствовании своих личностных отношений не шёл.
А у Ауэзхана столько тепла и любви к своей семье, что это просто неисчерпаемо.. Он – семейно состоятельный человек во всех смыслах этого слова, пусть это будет творческая состоятельность, иль способность заработать для семьи состояние. Редко когда у творчески одаренного человека его родные тоже пишут стихи, да еще посвящают их друг дружке. Наверное, в современном Казахстане трудно найти ещё одно такое уютное гнездышко.
Прошло почти тридцать лет с тех пор, когда Ауэзхан приехал в Алматы из Джусалы, а стремление идти вперёд, идти по новым путям, найти свой путь – этот вектор направляет всю его жизнь.
Бывают переживания со слезами на глазах, когда уже вынужденная прикованность к постели ведёт к отвращению сверхвозможностям человеческого сердца, нервов, и только рассудок заставляет, стиснув зубы, остановив этот наметившийся надрыв, найти себе новый выход для того, чтобы направить свои эмоции в творческую направленность.
А вот что касается поэзии…
Она, видать, у него – от двух языковых стихий, всю жизнь питавших его творчество – русской и казахской. Конечно, в самом раннем детстве это шло от казахской стихии – от колыбельных песен отложившихся в подсознании, от рассказов отца-златоуста, от «Рустем-дастан» Фирдоуси в переводе Турмагамбета Изтлеуова… Такой всплеск был связан не только с детством, но и с мощным культурным влиянием советского образования. В больницах и санаториях, где провёл он многие годы своего детства (что называется, самый сензитивный возраст) - были не только лучшие врачи, но и образованнейшие педагоги, а чудесная русская литература делала своё и навсегда укоренилась в сознании Ауэзхана.
Его исключительные переводы Пушкина, Есенина, Абая, Магжана, философов древности и исторических трудов – и с русского на казахский, и с языка казахского на русский – делают его литератором совершенно двуязычным. Учиться русскому языку – значит, «на русском» и думать… Здесь я себя останавливаю – не знаю, на каком языке он думает, но казахским владеет потому, что душа у него – казахская, пропитанная полынью, а талант смог дать ему совершенство в этих двух языках.
Хотелось бы поделиться следующей цитатой из одного стихотворения Ауэзхана.
«Когда ты невидимка, вопрос отпадает тут, кто ты –
Гениальный мудрец, или, может быть, баловень сцены.
Не настигнут тебя ни признанье, ни слава, ни льготы,
Будь ты хоть как гора, лилипуты тебя не оценят…»
(«Невидимка»; «Тамыр» № 4 (33) 2012; с. 80).
Стих этот адекватному переводу на казахский язык не передаётся – но это и не требуется.
Какие тогда погоды стояли в «каганате» Ауэзхана и стоят теперь?
Погода – «тёплая»: его журнал «Тамыр» выходит без перерывов более 10 лет (а десятки журналов основывались и уходили в небытие, не выйдя и тремя номерами…) По его словам, «…«Тамыр» … имеет три значения: корень, пульс (кровеносный сосуд) и дружба (приятельство). Я же считаю, что «Тамыр» - это информационный поток…»
У этого журнала нет и намёка на временность, скоротечность – ибо темы и материалы нацелены на будущее развитие культуры, а география авторов постоянно расширяется и охватывает одну страну за другой – Россия, Таджикистан, Украина, Киргизия, Польша, Турция, Китай, Венгрия…
Но главную роль играет в этом журнале сам Ауэзхан.
Там, в Джусалы, остался дом, в котором жил Ауэзхан в детстве. Там и сейчас живут его дядя Карибай, братья Зулбухар и Жухан, сестры Турсун, Сауле, Ботакоз и многие другие его родственники. И там же – могилы отца и матери, которые он по приезду всегда посещает. Своим будущим он обязан этому месту. Ибо там родина Коркыта – святыня казахского народа.
Однажды вечером он вышел навстречу отцу, который нёс двух уток, возвращаясь с охоты, и это ясно и ярко в памяти до сих пор. А затем стало темно. Вирус полиомиелита стал уже неуправляем, организм пятилетнего Ауэзхана не смог справиться с начавшейся болезнью, и даже от природы наделённый мощной иммунной системой, от рождения усиленной тысячелетней системой «жеті-ата» (питание здоровым мясом, жусаном, кумысом, запахами степных трав), дала сбой.
Вышел навстречу на своих ножках и с того времени уже не помнил, когда он реально ходил своими ногами. Во сне и в мечтах он тысячу раз пробегал по дорожкам стадиона под гул трибун и скандирование: «Ауэзхан! Ауэзхан!»… А просыпаясь, он только думал, что у него есть ещё шанс встать на ноги, стрелами метнуть в своих врагов оба костыля и начать опять идти навстречу своему отцу, до которого он тогда так и не дошёл. А отец его поднял высоко на руки, говоря: «Что случилось?! Ты должен встать и идти! Впоследствии Ауэзхан говорил: «Это осталось навсегда у меня в памяти! Как напутствие на будущее».
Он не понимал, почему его ноги не держат. И дальше система современного бессистемного лечения советского здравоохранения со всем ее имперским хаосом уже никогда не смогла вернуть ему ноги. И только возможность бесплатно лечиться в лучших санаториях и больницах в какой-то мере компенсировала уход жизни из ног, превративший здорового малыша в инвалида без ног, и даже шестикратное оперативное вмешательство в позвоночник, в спинно-мозговую нервную систему лучших врачей если и не принесло вреда, то пользы уж точно не принесло…
Где-то в тринадцать лет врачам уже стало ясно, что шансов бегать на своих ногах у Ауэзхана больше не осталось. Болезнь и врачи своё дело сделали.
У Ауэзхана оставался единственный шанс – всегда быть в действии. Никто не должен знать, что он - без ног. И с того времени нигде, никому и никогда не дано было понять, что он – обездвижен в преодолении пространства обычной жизни.
Я попробовал однажды, пользуясь его «помощниками», не перенося тяжесть тела на ноги, подняться по лестнице на пол-этажа, которые он преодолевает с лёгкостью, добираясь до пятого этажа, где находится его офис-мастерская, когда не работает лифт. Для меня это оказалось непреодолимым - уже на первых трёх ступенях колотилось сердце, в глазах потемнело, руки дрожали.
Его «помощники» - изобретение, которому уже более двух тысяч лет; конструкция не изменилась со времен древних греков, изменился только материал (костыли его – металлические, из лёгкого сплава). Но вот ещё такой «штрих к портрету» могу добавить, как множество раз наблюдавший Ауэзхана в его повседневной жизни. Он всегда тщательно, даже придирчиво выбирает галстук и сорочку, костюм и обувь (ботинки должны быть не ортопедическими, а «статусными» наподобие тех, что носят «полностью здоровые люди», которые нередко «простили бы – чего требовать с инвалида, зачем ему фасонить…»).
Ауэзхан – очень мужественный человек, и ему претит даже мысль о том, чтобы вызвать сочувствие посторонних, а тем более – принять снисходительно-благотворительную помощь.
Размышления об этом вновь и вновь наводят меня на воспоминание и о другом сильном человеке, преодолевшем силою духа недостаток физического здоровья и подвижности. Тот же Стивен Хокинг в автобиографии спокойно пишет и о своих повседневных житейских проблемах.
«…Осознав, что у меня неизлечимая болезнь, которая, видимо, через несколько лет меня убьет, я был потрясен. …в больнице, я видел, как на койке напротив умирал от лейкемии мальчик. Наблюдать это было тяжело, и мне стало ясно, что некоторым повезло еще меньше, чем мне. По крайней мере, меня не тошнило. Каждый раз, собираясь пожалеть себя, я вспоминаю того мальчика…
…Я страдаю нейромоторным заболеванием практически всю мою взрослую жизнь, но это не помешало мне иметь прекрасную семью и добиться успехов в работе. И все это благодаря помощи, оказанной мне женой, детьми и многими другими людьми и организациями. Мне повезло, что мое состояние ухудшалось медленнее, чем в большинстве таких случаев. Это доказывает, что никогда не надо терять надежды.» (Стивен Хокинг, «Чёрные дыры и молодые вселенные»)
Сам Ауэзхан в том же «юбилейном» интервью Ольге Абишевой сказал так. «…что касается моей экзистенциальной ситуации – она известна: я могу говорить сколько угодно умные вещи, но я хожу на костылях, тяжело передвигаюсь, и этого не скроешь. Это на телеэкране я сижу по пояс и многим кажусь эдаким былинным богатырем. Но стоит мне выйти из студии, как каждый выступ, каждая ступенька становится для меня проблемой. Я раньше об этом никогда не говорил и когда предлагали сниматься в каких-то благотворительных программах про инвалидов, всегда отказывался. Потому что всего, что я достиг, я достиг своим трудом. Ни у кого не просил льгот или послаблений…».
И ещё – о личном: «моя история вроде истории Бейбарса, я тоже маленьким попал в иную языковую среду и вынужден был полностью переродиться. Из аульного мальчика-заморыша я превратился в советского школьника-активиста, который своими способностями завоевал любовь и симпатию всех окружающих… … для меня дружба – это святое, это самое главное понятие моей жизни. Способность дружить возмещало мне отсутствие ног. Их мне заменяли мои друзья, подхватывая меня на плечи и доставляя на любой этаж…»
Думается мне, силы преодолевать тяжёлые последствия его детской и пожизненной болезни Ауэзхану придаёт не только пережитое в детстве, не только истовая способность дружить, но и, главное, ощущение собственной предназначенности.
Пред-назначенность…
Кем или чем и - для чего - пред-на-значен, обо-значен ему путь, которым он продвигается? Я, к сожалению, не философ, мой уровень осмысления жизни – совсем иной, чем у философов уровня Кодара (не ниже или выше, а просто - другой), но рискну предположить, что пред-назначен путь его – всей историей мировой культуры, которая неисповедимыми тропами вела и его степных предков к тому, чтобы их потомок расширил культурные горизонты казахского народа до пределов Евразии и за её пределы. Также «не выкинуть из этой песни» и слов о всё той же Прозе Жизни, которая рождает и Поэзию Жизни – не говоря уж о философии.
В этом смысле мне кажется очень точным то, что написал о творчестве Кодара тот же Алексей Грякалов.
«…Состояние неравнодушия – творчество как предстояние миру, выше состояния и противостояния – «жизнь наудачу» встряхивает строчки и образы письма, где выпадает одновременно далекое и близкое («в мирозданье мне тесно и слишком просторно в гнезде»). Язык встряхивается именно «жизнью наудачу» – выпадает неповторимое, и что бы ни выпало, его будет всегда не хватать. В усилии письма и выпадают соцветия встреч, соединения. Не модель мира, а сам мир – восстанавливаемый и утверждаемый письмом, он не знает конечности…»
…У Ауэзхана всегда было желание заняться спортом – но не теми видами, что практикуются у «спинальников-колясочников». Он неоднократно высказывал такое желание – вот, если бы кто-то создал приспособление, с помощью которого можно стоять во весь рост и передвигаться, не опираясь на костыли – чтобы руками можно было удерживать спортивный снаряд – диск для метания, лук. А ещё его не оставляет надежда сесть на коня – вот если б сделали такое седло, которое поможет ему нестись по степи… А вот автомобиль с ручным управлением водит он на удивление мастерски – ездил я с ним и за двести километров в Алтын-Эмель к Чокану, и за триста – в Капал Арасан… А была и незабываемая поездка в Бишкек – повидать место захоронения Айтматова. А на дачу за сорок километров – вообще ему не в тягость; нередко забывается, что он всё-таки ограничен возможностями системы ручного управления автомобилем – а его только веселило удивление спутников-пассажиров.
По этим поводам из недавно прочтённого показались мне очень подходящими к случаю такие строки.
«…разве думает о пути стрела, посланная сильной рукой? Она летит и пробивает цель – покорная воле пославшего. Мне дано видеть, мне дано любить – и что выйдет из этого видения, из этой любви, то и будет его святая воля – мой подвиг, моя жертва…» (Леонид Андреев, «Жизнь Василия Фивейского»).
Но – сам Ауэзхан расширил своё пространство, в котором он двигался, плавал, летел… Это - пространство философии, культуры, искусства. (Кстати, чтобы закруглить о поездках с Ауэзханом. Очень интересной была поездка в дом-музей Жамбыла Жабаева. Кодара, я видел, поразило величие степного акына, круг его интересов, масштаб его личности - хотя в «постперестроечные годы» роль личности Джамбула Джабаева очень многие скептически пересматривали – в сторону того мнения, что он был одним из «просталинских деятелей национальных культур». На самом же деле мы скорее согласились бы с тем критиком, который назвал Джамбула Гомером двадцатого века. Ведь его творчество уже сто лет будоражит не только казахов, подвигает людей на переосмысление места каждого человека в мире…)
В доказательстве действия иногда Ауэзхан оказывался не в традиционных понятиях тихой и спокойной жизни. При различных обстоятельствах житья в общежитии, в доме творчества писателей, на съёмной квартире – спокойная жизнь в сонных апартаментах исчезала. Жизнь закипала с самого утра и кипела до поздней ночи. Бесконечные встречи, споры, доходящие до выяснения отношений и чуть ли не до рукоприкладства… Его статьи, переворачивавшие с головы на ноги наши привычные представления… Пример – эссе «Одичавшая культура: «мустанги» и «пони»». Кто – горячий конь, а кто – пони, тихо трусящий по жизни, как по сцене?..
То был Ауэзхан яростный и горячий, пробивающий свой путь в сложном и плотном тесте писательского мира.
И – семья в работе. Его супруга Замза, работая в КазЖенПУ, сотрудничая в «Тамыре», ещё и возглавляет Центр гендерных и социальных исследований. Его дочь Айман – студентка КазГНУ им. Аль-Фараби, будущий востоковед. Хотя она только первокурсница – уже автор нескольких поэтических сборников и книги размышлений. Отец необыкновенно лиричен в отношениях с дочерью.
…Тихая жизнь – это перед штормом. Предвидение – всегда скучно.
Шторм – в крови у Ауэзхана. И в скором времени грянет – пока что «ливень перед штормом». Вот выйдут его произведения собранием сочинений, как у классиков… Хотя здесь я, пожалуй, перегнул – вряд ли он позволит своим произведениям быть заточёнными в тома в коленкоровых переплётах. В принципе, честно говоря ему в этом могло бы помочь наше родное Министерство культуры и информации. А наследия у Кодара хватает, уж в этом будьте уверены.
Тишина – не в духе Ауэзхана. У него есть шанс всегда проявить себя в сценарии жизни, автором которого является – он сам.
Его труд, который мне представляется основным – «Истоки Степного Знания (опыт философии казахской истории)» - известен мало, но я оцениваю её как книгу, стоящую в одном ряду с эпическими «Степными уложениями». Издаётся и лежит на столе у каждого из калмыков – братьев, с которыми казахи не разделили бескрайнюю степь.
Итак, переводчик он – великий.
В поэзии он вызывает трепет.
А в жизни он – герой, сравнимый разве что с Майкы Би, который тоже был лишён возможности свободно двигаться на своих ногах, но вошёл в историю как самый сильный и великий из тех, кто стоял у истоков казахского народа.
И все же меня больше впечатляет аналогия со Стивеном Хокингом. Ведь не с Николаем Островским же теперь сравнивать, далеко отстоящего от официоза Ауэзхана? Хокинга и Кодара сближает то, что они мыслят поверх всего – неудачных обстоятельств жизни, затянувшейся, неизлечимой болезни, недоверия современнков, не смотря на их реальные свершения в науке и творчестве, считающих их всего лишь инвалидами. Как раз инвалидами-то они хотят быть меньше всего, поскольку не дают себе спуску по части научной требовательности и интеллектуальной честности. И я хочу спросить – не слишком ли роскошно – разбрасываться такими личностями? Может, Хокингу повезло только с тем, что он родился в цивилизованной стране? Так давайте же и мы присмотримся к своему современнику, к его многогранному двуязычному творчеству – поэта, мыслителя, переводчика национальной и мировой классики, организатора культурного процесса? Самое замечательное то, что Ауэзхан не с неба спустился, не враз так возник, он вырос на наших глазах за какие-то два-три десятилетия и с каждым годом его творчество все более расширяло свой ареал, накручивало свои спирали и единственное что себе не позволяло – остановиться или спустить планку требований, поддаться всеощему «одобрямс!». Даже великий Абай писал о том, что творчество, не разделенное с современниками – это только мука и скорбь. В таком случае, как мы можем быть не благодарными Ауэзхану и его журналу «Тамыр», которые годами, не смотря ни на что, гнут свою линию, «сводя несводимое»[1] в новое качество современной культуры Казахстана?
В этом году Ауэзхану Кодару исполняется 55 лет, для древних греков это возраст «акме», или пика зрелости, за которой следует только старость. Воздаяние хорошо только тогда, когда приходит в свое время.
Ныне наша страна достигает больших успехов в политике, экономике, культуре, мировое сообщество нам доверило провести такое эпохальное мероприятие как «Экспо-2017». Это все вызывает законную гордость. И все же свою статью мне хочется завершить с легкой, или горькой иронией: «Так давайте же докажем, что мы можем гордиться не только ветряными мельницами!», но и настоящими источниками энергии, самой сильной из которых является сердце талантливого человека.
[1] Цитата из Абая в переводе А.Кодара:
Поэзия – слов благороднейших царь,
Свести несводимое должен твой дар.