Аврора. Всегда на рассвете, всегда на закате, рядышком где-то. Видимо, это был не первый приступ в его жизни, ведь у него всегда было бледно-ватное лицо, впалые глаза, и отрешенный взгляд, за который его шутливо порицали поэтом. И была она, которая была, впрочем, всегда. Для него Аврора, простая посетительница для других в палате номер *. Он ее ждал с первым потоком ультрафиолета, мчавшегося на всех парах, чтобы усесться поудобнее в кристалликах его глаз. А вечером она уходила. За ней тянулся румяный шлейф, вышитый угасающими лучами солнца, которое она тоже уносила с собой, оставляя ничтожные отголоски своей красоты.
В те дни, им подарили небо. Тяжело было вставать с больничной койки. Не беда. Небо к нему подносила она в своих глазах, преисполненных жизнью. Садилась на расстоянии шепота от него, и говорила об облаках. Облако – шелест, облако – прелесть, облако – смерчь, облако – смерть. В облаке сосны, рядышком вёсны. Сидит в одном фея, другое из змея. Одно поскакало, другое – забрало. Никак не иначе, вот облако плачет. Одно руки им вслед протянуло, второе, не глядя заснуло. И между вон теми вдруг засиял, будто прижатый, рай там застрял...
А соседи-скоморохи, любили злословить, да шутки им на головушки сыпать. Мол, напридумывали себе чертополохщину, и как умалишенные уставятся в небо, и бормочат себе под нос чего-то. И ей они советовали тоже лечиться -- так, для души.
Так и прошло много миллионов секунд. Небо было разное каждый день, только они были одни и те же. Если б не этот проклятый тромб... Когда он вспорхнул, как выдох, его кровать осиротела. Она, конечно же, узнала об этом, но пришла и стояла у того самого окна, из которого им подарили небо. На ее губах в вальсе кружились наивная улыбка и мудрая печаль. В одно мгновение она будто почувствовала, как он, дуновением бриза, мягко задел ее плечо, мол : «Гляди, какое небо!». На полированный пол упала тяжелая слеза и застыла. Он не оставил Аврору одну, ведь она – спутница поэта.