«Особенно надоедают путешественнику гости- казахи своей словоохотливостью, говорливостью. Если несколько казахов собираются вместе, они не в состоянии держать язык за зубами. Пока обстановка непривычна и занимает их, они беседуют довольно тихо. Но как только они освоились с чужеземцем, тотчас же начинаются разговоры, и вскоре приезжий окружён группами беспрестанно болтающих людей, которые о нём уже и не думают. Непрестанный разговор и смех слышатся буквально день и ночь. На Берели я не мог спать и потому разбил свою палатку в ста шагах от юрты рабочих, так как они бодрствовали и болтали посменно. Пока одна партия предавалась ночному сну, остальные сидели у огня, и текла задушевная беседа. Но едва они укладывались, как поднимались первые, и возобновлялся только что прерванный разговор...
Казáки во всём являются прямой противоположностью алтайцам. В то время как последние в общем спокойны и рассудительны, казáки изменчивы и всегда в движении. В любой казакской юрте всегда толчея. Ни мужчины, ни женщины не сидят на одном месте подолгу. Все – мужчины, женщины, дети – непрерывно болтают, повсюду слышатся шутки, смех, поддразнивания. Часто ссорятся, громко, неприлично бранятся, и постороннему случается быть свидетелем даже потасовок. В общем, однако, следует сказать, что назойливость казáков не производит на гостя тягостного впечатления. Несмотря на их бороды, а нередко и седые волосы, эти люди – просто большие дети, охваченные любопытством, любовью к лакомствам и жаждой развлечений. Настоящие наглость и нахальство – очень редкое явление».
Учитывая эти показания, приходишь к выводу, что все эти отрицательные характеристики казачьей коммуникации, в принципе, не так страшны, когда находишь в числе положительных её черт развитие риторики. Вот что пишет по этому поводу Радлов (Из Сибири… С. 331–332):
«Болтливость считается основным свойством женщины, умение вести беседу в обществе рассматривается как долг мужчины. Об этом говорится в старой притче:
...Не бери плохую жену
Только потому, что мал калым;
Если ты возьмёшь плохую жену,
Не родится хороший сын,
Который сумеет говорить в собрании...
Нет ничего удивительного, что народ, который так любит поболтать, как казáки, достиг также и большого красноречия. Казáки выделяются среди всех своих соседей даром речи. Речь каждого казáка течёт плавно и свободно. Казáк так владеет словом, что он не только может произносить длинные импровизации в стихах, но и обычная его речь отличается определённым ритмом в построении фраз и периодов, так что и она нередко подобна стихам. Она образна, выражения ясны и точны, так что казáков можно с полным основанием назвать французами Западной Азии...».
Особенная важность указанного следствия казачьей словоохотливости и свободы слова определена тем, что риторика является в качестве способности народа если не первопричиной, то, по крайней мере, атрибутикой правового государства как идеальной степени демократического развития. В этом смысле можно даже сказать, что правовое государство как гражданский идеал наиболее полным образом будет реализовано лишь в полиархическом режиме информационного общества, когда риторика, как безусловно активное искусство речевого воздействия на общество, станет снова общенародной способностью и достоянием каждой личности.
Суть сказанного в том, что главнейшую практическую, то есть связанную с реализацией, проблему правового государства составляет страх или стеснительность, в общем, нерешительность человека в деле личного отстаивания своих естественных прав. В каждом конкретном случае, а особенно при столкновении один на один с бюрократией, то есть с «заинтересованным» и потому бессмысленным формализмом, люди предпочитают приспосабливаться к ней, несмотря на раздражающее их внутреннее недовольство; предпочитают слушаться и слушать, а не говорить и убеждать, поскольку на свои слова надежды не питают, и наносят тем самым ущерб динамическому правовому состоянию общества. В рассматриваемом же нами случае (казачьей склонности к риторике) неизвестна эта нерешительность и речевая пассивность, тем более, если речь идёт о ситуации социального взаимодействия, где от активности каждой стороны зависит её исход. Может быть, именно страсть к разговору, любовь к риторике способствовала тому, что в «старой казачьей притче» подчёркивается ценность умения «говорить в собрании» и то, что это умение культивировалось у сына с рождения «хорошей женой» на базе его этнической страсти к словоохотливости и болтовне.
Риторика это не просто красноречие, как сейчас везде принято воспринимать. Это культурная речь, связанная с живым мышлением и нацеленная на практический результат. Именно о понимании этого свидетельствует приведённая выше притча кочевых казахов.
Вообще, необходимо отметить, что о риторике как о социальном институте, связанном непосредственно с философией, моралью и демократией, уже сказано Н.А. Безменовой (Очерки по теории и истории риторики) довольно весомо, хотя и возмутительно мало, ведь современное состояние риторической науки весьма плачевно.
Кочевые казахи, несмотря на их «естественную природность», часто принимаемую за традиционную, понимали культурное значение риторики, как это мы уже видели. Поэтому мы должны отдать должное их «болтливости», столь им присущей, вспомнив слова Монтескье. Когда-то в ответ на обвинение риторики в аморальности, идущее ещё от греков, Монтескье ответил так (Безменова Н.А.Очерки по теории…С. 16): «Море поглощает корабли, затопляет города и страны, однако оно полезно людям. Свобода слова, всегда способствовавшая развитию риторики, есть вещь относительно полезная обществу...».
Подобным же образом мы должны отдать должное казачьей «праздности», породившей эту болтливость и предотвратившей культ необходимого труда во имя свободной игры. Любая культура, по крайней мере в элементарной основе своей – игровая. Это классически показал уже Хёйзинга в своём труде Homo Ludens. Но культура кочевых казахов – игровая вдвойне, так как она имеет ещё и внутри себя своеобразный культ игры.
Если быть более смелым, то можно даже сказать, что игра осознавалась кочевыми казахами как культовый объект: игровой настрой пронизывал их массовые празднества, народное искусство и вообще весь их жизненный быт. Вспомнить хотя бы то, что рождающемуся с трудом казачёнку всегда «помогало» полушутливое требование «всяк входящего» – «шыкъ», то есть «выходи» (А.И. Левшин), и то, что его своенравное детство сопровождало до комичности сердитое и нежное отцовское «шешангди бокта!», то есть «ругай мать»(В.В. Радлов).
Эти специфически казахские обыкновения как бы подтверждают, что сама жизнь осознавалась кочевыми казахами как игра, пустьдаже и трагическая («жалган» – «иллюзия, понарошку»). И в этом смысле они действительно созерцатели, а не люди традиционной стадии «детского» развития человечества.
Нуров.К.И Президент НОФ «Аспандау»
«Казакстан: национальная идея и традиции»