Yvision.kzYvision.kz
kk
Разное
Разное
399 773 постов41 подписчиков
Всяко-разно
1
09:00, 23 июля 2012

О войнах, вернувшихся и напоминателях

Всё читаю Ремарка. "Возвращение". Тема солдат, вернувшихся домой, но уже успевших привыкнуть к войне.

Всегда не любил хуеву тучу пафоса по отношению к войнам и ветеранам. Это отрывок не в малой степени смог высказать мои мысли по этому поводу:

 

Директор откашливается и начинает  речь.  Слова  вылетают  из  его  уст
округлые, гладкие, - он великолепный оратор, этого у него  нельзя  отнять.
Он говорит о героических битвах наших войск, о борьбе, о победах и отваге.
Однако, несмотря на высокопарные фразы (а может, благодаря им), я чувствую
словно  укол  шипа.  Так  гладко  и  округло  все  это   не   происходило.
Переглядываюсь   с   Людвигом,   Альбертом,   Вальдорфом,   Вестерхольтом,
Райнерсманом; всем эта речь не по нутру.
   Вдохновляясь все больше и больше, директор  входит  в  раж.  Он  славит
героизм не только на поле брани, но и героизм незаметный - в тылу.
   - И мы здесь, на родине, мы тоже исполняли свой долг, мы урезывали себя
во всем, мы голодали ради наших солдат, жили в страхе за них,  дрожали  за
них. Тяжкая это  была  жизнь,  и  нередко  нам  приходилось,  быть  может,
труднее, чем нашим храбрым воинам на поле брани.
   - Вот так так! - вырывается у Вестерхольта.
   Поднимается ропот. Искоса поглядев на нас, старик продолжает:
   - Мы, разумеется, не станем  сравнивать  наших  заслуг.  Вы  бесстрашно
смотрели  в  лицо  смерти  и  исполнили  свой  великий  долг,  если   даже
окончательная победа и не суждена  была  нашему  оружию.  Так  давайте  же
теперь  еще  сильнее  сплотимся  в  горячей  любви  к  нашему   отечеству,
прошедшему сквозь тяжкие испытания, давайте, наперекор  всем  и  всяческим
враждебным силам, трудиться над восстановлением разрушенного, трудиться по
завету нашего великого учителя Гете, который из  глубины  столетий  громко
взываем к нашим смятенным временам: "Стихиям всем наперекор должны себя мы
сохранить".
   - Что вам вполне и удалось... - бурчит Вестерхольт.
   Голос старика на полтона снижается. Теперь он подернут флером и  умащен
елеем.  В  темной  кучке   учителей   движение.   На   лицах   -   суровая
сосредоточенность.
   - Особо же почтим  память  сынов  нашего  учебного  заведения,  отважно
поспешивших на защиту родины и  не  вернувшихся  с  поля  чести.  Двадцати
одного юноши нет среди нас, двадцать один боец  погиб  смертью  славных  в
бою, двадцать один герой покоится во вражеской земле, отдыхая  от  грохота
сражений, и спит непробудным сном под зеленой травкой...
   Раздается  короткий  рыкающий  смех.  Директор,  неприятно  пораженный,
замолкает. Смеется Вилли, который стоит  грузной  массой,  точно  платяной
шкаф. Вилли красен, как индюк, - так он рассвирепел.
   - Зеленая травка, зеленая  травка...  -  заикается  он.  -  Непробудным
сном... Покоятся... В навозных ямах, в воронках  лежат  они,  изрешеченные
пулями,  искромсанные  снарядами,  затянутые  болотом...  Зеленая  травка!
Сейчас как будто у нас не урок пения...
   Он размахивает руками, точно ветряная мельница в бурю:
   - Геройская смерть! Интересно знать,  как  вы  себе  ее  представляете!
Хотите знать, как умирал маленький Хойер? Он целый день висел  на  колючей
проволоке и кричал, и кишки вываливались у него из живота,  как  макароны.
Потом осколком снаряда ему оторвало пальцы, а еще  через  два  часа  кусок
ноги, а он все еще жил и пытался уцелевшей рукой всунуть кишки  внутрь,  и
лишь вечером он был готов. Ночью, когда мы смогли  наконец  подобраться  к
нему, он был  уже  продырявлен,  как  кухонная  терка.  Расскажите-ка  его
матери, как он умирал, если у вас хватит мужества!
   Директор бледнеет.  Он  не  знает,  как  ему  быть:  стоять  на  страже
дисциплины или воздействовать на нас мягкостью. Но он не успевает прийти к
какому-либо решению.
   - Господин директор, - говорит Альберт Троске, - мы явились сюда не для
того, чтобы услышать, что мы сделали свое дело хорошо, хотя, к  сожалению,
и не сумели победить. Нам на это начхать!
   Директор вздрагивает, с ним вздрагивает  вся  коллегия  педагогов,  зал
шатается, орган дрожит.
   - Я вынужден просить... хотя бы в смысле выбора выражений... - пытается
протестовать директор.
   - Начхать, начхать и еще раз начхать, -  упорно  повторяет  Альберт.  -
Поймите же, годами только это слово и было у нас на языке. Когда на фронте
нам приходилось так мерзко, что  мы  забывали  всю  ту  чушь,  которой  вы
набивали нам головы, мы стискивали зубы, говорили "начхать", и  все  снова
шло своим чередом. А  вы  будто  с  неба  свалились!  Будто  ни  малейшего
представления не имеете о том, что произошло!  Сюда  пришли  не  послушные
питомцы, не пай-мальчики, сюда пришли солдаты!
   - Но,  господа,  -  чуть  не  с  мольбой  восклицает  директор,  -  это
недоразумение, досаднейшее недоразумение...
   Ему не дают договорить. Его перебивает Гельмут  Райнерсман;  в  бою  на
Изере он вынес из тяжелейшего ураганного огня  своего  раненого  брата,  и
пока дотащил его до перевязочного пункта, тот умер.
   - Они умерли, - дико кричит он, - они умерли  не  для  того,  чтобы  вы
произносили поминальные речи! Умерли наши  товарищи,  и  все  тут!  Мы  не
желаем, чтобы на этот счет трепали языками!
   В зале шум и замешательство. Директор в ужасе и  полной  растерянности.
Учителя походят на кучку вспугнутых кур.  Только  двое  из  них  сохраняют
спокойствие. Они были на фронте.
   А мы чувствуем, как то темное, что до этой минуты камнем лежало на  нас
и не выпускало из своих тисков, постепенно переходит в  озлобление.  Когда
мы пришли сюда, нами еще владел гипноз, и вот  наконец  мы  полной  грудью
вздохнули, мы возвращаемся к жизни. Смутно ощущаем мы, как что-то  теплое,
скользкое хочет обвить нас, опутать наши движения,  приклеить  к  чему-то.
Это не только директор и не только школа, - и  то  и  другое  лишь  звенья
одной и той же цепи, - это весь здешний нечистоплотный, вязкий мир громких
слов и прогнивших понятий, в которые  мы  верили,  когда  шли  воевать.  А
теперь  мы  чувствуем  всю  фальшь,  всю  половинчатость,   все   спесивое
ничтожество и беспомощное самодовольство этого  мира,  чувствуем  с  такой
силой, что гнев наш переходит в презрение.
   Директор, видно, решил все-таки  попытаться  утихомирить  нас.  Но  нас
слишком много, и Вилли слишком уж оглушительно орет перед его носом. Да  и
кто знает, чего можно ожидать  от  этих  дикарей,  -  того  и  гляди,  они
повытащат из карманов гранаты. Старик машет руками, как архангел крыльями.
Но никто не обращает на него внимания.
   Вдруг шум как-то сразу спадает. Людвиг Брайер выходит вперед. Наступает
тишина.
   - Господин директор, - начинает своим обычным ясным голосом  Людвиг,  -
вы  видели  войну  другую:  с  развевающимися  знаменами,  энтузиазмом   и
оркестрами. Но вы видели ее не дальше вокзала, с которого мы отъезжали. Мы
вовсе не хотим вас порицать за это. И мы раньше думали так же, как вы.  Но
мы узнали обратную сторону медали. Перед  ней  пафос  четырнадцатого  года
рассыпался в прах. И все же мы продержались, потому что нас  спаяло  нечто
более глубокое, что родилось там, на фронте: ответственность, о которой вы
ничего не знаете и для которой не нужно слов.
   С минуту Людвиг неподвижно смотрит в одну точку. Потом  проводит  рукой
по лбу и продолжает:
   - Мы не требуем вас к  ответу;  это  было  бы  нелепо,  никто  ведь  не
предвидел того, что происходило на самом деле. Но мы требуем, чтобы вы  не
предписывали нам, как думать об этих вещах. Мы уходили воевать  со  словом
"отечество" на устах и вернулись,  затаив  в  сердце  то,  что  мы  теперь
понимаем под словом "отечество". Поэтому мы просим  вас  молчать.  Бросьте
ваши громкие фразы. Они для нас больше не годятся. Не годятся  они  и  для
наших павших товарищей. Мы видели, как они умирали. Воспоминание  об  этом
так свежо, что нам невыносимо  слушать,  когда  о  них  говорят  так,  как
делаете вы. Они умерли за нечто большее, чем за подобные речи.
   В зале - глубокая тишина. Директор судорожно сжимает руки.
   - Но послушайте, Брайер, - тихо говорит он, - да ведь я...  Да  ведь  я
совсем не то имел в виду...
   Людвиг молчит.
   Подождав, директор продолжает:
   - Так скажите же сами, чего вы хотите.
   Мы смотрам друг на друга. Чего мы хотим? Если бы это можно было сказать
в двух словах! Сильные, но  неясные  чувства  клокочут  в  нас...  Но  как
передать их словами?
   Эти слова еще не родились в нас. Они, может быть, придут потом.

 

1
256
0