Первый рерайт
Василек проснулся еще затемно, да зимой этому не удивляешься – светает поздно. В избе никого уже не было, родители с утра собирались в район на базар, видать, не стали его будить, поэтому можно было рассчитывать на свободный день.
Наскоро сполоснувшись, точнее, плеснув водой на щеки, и тщательно растерев глаза и губы полотенцем, Василек проинспектировал кухню. Крынка с молоком, накрытая полотенцем, да чашка со вчерашним картовником в печи, на еще светящемся углями очаге сипел закопченный чайник – о завтраке думать не приходилось.
В сенях, прямо у двери, парила в старом ведре болтушка для свиней, на лавке тускло поблескивал изморозью заиндевевший подойник. Василек натянул телогрейку, сунул ноги в валенки – сначала надо накормить скотину, самому можно позавтракать и потом. Обычно хозяйством занимались родители, но раз они уехали, придется побегать самому.
Выскочил на крыльцо и застыл – все вокруг засыпано снежным пухом. Красное солнце еще не показалось над забором, и двор залит глубокими голубыми тенями, а шапки снега на крыше стайки и навесе над сеновалом уже вовсю искрятся острыми светляками под лучами подымающегося солнца. Тонкие черные ветки склонившейся над двором черемухи просвечивают из-под светящегося рубином кружевного инея тонкими перьями невиданной жар-птицы.
Закрыв рот – работы много, а насмотреться всегда успеешь – Василек привычно вынес болтушку в стайку, вылил большую половину в корыто свиньям, меньшую – поросятам. Поросята, правда, уже держались в общем загоне, да и по размеру взрослым почти не уступали, но любили бегать на свою половину, чтобы почавкать в маленьком корытце. Кто их разберет, может быть, болтушка из родного загончика им казалась вкуснее? Клочком сена Василек вычистил остатки варева со дна ведра и дал сжевать любимчику – Борьке. Почесав кабанчика за ушами, чему тот был рад больше, чем кормежке, Василек заглянул к коровам. Доили рано, поэтому кормить не стали. Пришлось скинуть с сеновала пару вил пахучего сена. Вот ведь, лето давно прошло и сено высохло, и на сеновале не чувствуется никаких запахов, а стоит пошерудить вилами в глубине копны и с возвращается с ароматом и покос, и жаркий пот, который так приятно смывать холодной водой в соседнем бочажке, и даже, кажется, жужжание шмелей над только что скошенным клевером.
Хороший клок сена Василек прихватил кроликам, немного стоит потом подкинуть и курам на двор. Набрал в ларе чашку пшеницы, ссыпал в курятнике в кормушку. Пошарился по углам – нашел пару теплых еще яичек – сгодятся к завтраку.
Остались сущие пустяки – сбросить снег с крыши и очистить от него двор. Прошедший ночью снегопад принес тепло, на улице, было явно не больше 10 градусов, потому и снег к лопате вовсе не лип. Крышу очистил за полчаса. Оставшийся час с лишним – очищал двор, расширил тропинку от ворот к дороге перед палисадником, вымел остатки снега со двора, обколол лед вокруг колодца.
Закончив со снегом, Василек не удержался и расколол пару поленьев колуном – отец не разрешал брать тяжелый топор, но пока он далеко, можно чуть-чуть и посвоевольничать. Напоследок снова спустился в курятник, положил яички в карман, приоткрыл курам дверь во двор.
Открыл, чтобы проветрить, сени, остановился на минуту оглядеть сделанное, заскочил на забор. Солнце уже поднялось высоко, из сказочно-алого превратившись в обыденно-белое, двор, избавившийся от сугробов, поскучнел, зато деревня вокруг, куда ни посмотри, напоминала снежную долину из детской книжки. Горбились белыми сверкающими буграми сарайки, гигантскими грибами высились по огородам туалеты, в огромные сугробы превратились бани. Белоснежными строчками стягивали снежное полотно заботливо обернутые инеем заборы, гирлянды проводов время от времени осыпались мягким пухом прямо на темные тропинки. Деревья, превратившиеся от инея в волшебные опахала, застыли в почти неподвижном воздухе, и только плавно поднимающийся прямо к стылому небу дым от труб напоминал, что вокруг вовсе не сказка…
Промокшая телогрейка перестала парить и начала потрескивать, и Василек заскочил в избу. Тепло расслабило так, что начали сонно закрываться глаза, и мешкать он не стал. Большой чашкой зачерпнул из ведра воды, положил яйца и поставил чашку прямо в очаг на угли. Нарезал хлеб, достал из печи остатки картовника, запустил ложку в чашку, и, после работы во дворе, почти мгновенно проглотил все, что там было. Пока заканчивал с картовником, сварились яйца, и Василек намешал желток с маслом, посолил, добавил ложку огонька, толстым слоем намазал горбушку. В отличие от многих Василек обожал со сладким чаем именно острую прикуску. Быстро помыл посуду, вытер со стола. Тщательно собрал крошки в ладонь, вынес во двор, кинул курам. Набрал чайник, поставил на очаг, подкинул пару поленьев, чуть задвинул вьюшку. Вроде все.
Вздохнул, вытащил из-под стола портфель, выложил на чистый стол свежую тетрадку. Пора было писать сочинение. Можно было, конечно, и отложить, но с отцом вчера состоялся серьезный разговор – Василек невольно поерзал на табуретке – больно уже не было, но воспоминания были еще свежи.
Трояк по литературе за четверть Нина Семеновна поставила, как она выразилась, на бедность, и дала на каникулы задание – каждый день писать по маленькой зарисовке на страничку. Что-нибудь простое. Описание природы. О снеге, ветре или солнце. Про себя, про родителей, про хозяйство. А папа вчера добавил, что каждый день эти записи будет проверять. Так что, придется соответствовать. Сочинение – значит, сочинение.
О чем вот только писать? Что можно написать о природе, если на улицу даже не выходил? Василек стянул с печку горячую тряпку, протаял себе в окошке чистый пятачок, пустив на тетрадку яркий солнечный зайчик, задумался, глядя в окно и грызя колпачок ручки.
«Ночью выпал снег. Все дома засыпались снежными шапками. И заборы, и сараи».
Что же еще можно написать? Вот, еще. «Солнце ярко осветило поля, и леса, и деревню. Высокие сугробы почти скрыли дорогу в район».
Василек вздохнул и выглянул в окошко, выходящее во двор. По выметенной земле бродили куры, ковыряясь в сене в безуспешных поисках корма. Про кур написать, что ли? Или про хозяйство? А чего тут напишешь? Делать-то, ничего и не делал.
На этот раз он задумался надолго. Несколько раз даже порывался прервать сочинительство, чтобы набраться впечатлений на улице, но косился на широкий кожаный отцовский ремень, висевший у дверей молчаливым надзирателем, и брал себя в руки. Наконец, он просветленно улыбнулся. Вот оно. Сразу надо было с этого начинать. Василек полез в портфель и достал хрестоматию.
«Зима! Крестьянин, торжествуя…»
И Василек, вырвав из тетрадки первый лист, начал нарочито большими буквами, чтобы страничка кончилась быстрее: «Наступила зима. Колхозники обрадовались и начали ездить в район на санях…» Он повернул голову к двери, показал ремню язык и снова уткнулся в книгу.