Дедушка был совсем молодым, почти юным, когда до его родного села, Курлыс, докатился голод. Жизнь только начиналась, а тут такое горе. На неокрепшие плечи молодого человека легла ответственность за пожилых родителей, младших братьев и сестер. Семью надо было кормить, но чем? Весь скот увели комиссары продразверстки. Неурожай и засуха завершили черное дело. Но мой дедушка был известный на всю округу мерген, охотник. О метком глазе и твердой руке Аманбая говорили даже в соседних аулах. Так что решение пришло само собой. Однажды утром он не пошел на работу, а снял со стены ружье, вывел из стойла коня и ускакал в степь.
Назад дед вернулся, как настоящий воин. Поперек его седла лежала бесценная добыча – подстреленная дичь. В тот вечер вся семья впервые за долгое время наелась досыта. Но ведь они были не одни, рядом жили соседи – дети, женщины, старики – и всех голод поставил на грань жизни и смерти.
Следующие два-три года дедушка почти безвылазно провел в степи. Уезжал, возвращался, делил добычу между односельчанами и опять уезжал. Всегда один, на коне, с ружьем.
***
В 1941 году дедушке было уже под тридцать. Он ушел на фронт в первые же дни войны. Вернулся через два года, тяжело раненным – как показали события – телом, но не душой.
Мужчин в селе почти не оставалось, и фронтовика сразу назначили начальником – директором отделения. Теперь бывший мерген по должности отвечал головой – времена то были сталинские - за урожай, животноводческую ферму и каждого жителя маленького села, обязанного отправлять на фронт столько-то мяса, столько-то зерна и, не дай Аллах, меньше!
В Курлысе, между тем, появились новые жители, депортированные немцы. Их было немало, целая улица, так и прозванная в народе немецкой. В годы моего детства то была самая богатая улица: красивые, добротные дома, утопающие в садах, большое подсобное хозяйство и непременные Жигули во дворе. Даже «немецкие» коровы и бычки, помню, были самыми упитанными.
Я любила гулять на немецкой улице, ведь меня так радушно там привечали – а, Раина девочка, на каникулы приехала? - и всегда угощали чем-нибудь очень вкусным. А я, как все нормальные дети, не задумывалась о причинах странной симпатии, воспринимая особое к себе расположение как нечто само собой разумеющееся: ну, разве можно не любить меня и не кормить сладкими булочками? Я благосклонно принимала дары и ласки немецких бабушек и, не задавая лишних вопросов, убегала играть.
Но такой немецкая улица стала спустя 40 лет. А в 1942 году в Курлыс приехали несчастные, голодные, в одночасье изгнанные с родной земли люди. Немцам не разрешали брать с собой вещи, поэтому на чужбине пришлось начинать все с нуля. Зимой, в лихую военную годину. Это оказалось слишком даже для практичного немецкого характера: в первые годы депортации среди переселенцев была высокая смертность.
В Курлысе хорошо приняли чужаков. Несмотря на их национальность, в те годы звучавшую как проклятье. Помогали всем миром, кто чем мог. А директор, мой дедушка, и вовсе разрешил немцам… воровать. Потихоньку да помаленьку: горсть муки с мельницы, пучок зерна с поля, кусочек мяса из общей столовой.
В то время трудно было всем, но переселенцам труднее всех. Не таскай они втихушку колхозные, а значит государственные продукты, сгинули бы с голоду – это хорошо понимал мой дед. Поэтому в селе было установлено негласное правило: воровать можно только немцам. Что не всегда и не всех устраивало. Бывало, кто-нибудь начинал роптать, мол, почему им можно, а нам нельзя – тогда дед авторитетно разъяснял недовольным причины своей замысловатой национальной политики.
«Тебе и твоим детям голодная смерть не грозит, ты живешь на своей земле, в своем доме, у тебя есть скотина – вот и работай!» Ну, что-то в этом смысле.
Такая самопровозглашенная политика была чревата серьезными последствиями – на директора могли донести, и тогда всем бы не поздоровилось, в том числе, мне. Дедушку отправили бы в лагеря, и после войны они с бабушкой не родили бы мою маму, а она меня. Но, к счастью, подлецов в Курлысе не оказалось. Может быть, их там не было никогда? Может быть, эта земля просто не рождает их?
Сегодня в Курлысе живет единственная немецкая семья, Бредер. Я хорошо помню их, баба Нина скормила мне больше всех булочек. Ее сын, мамин одноклассник дядя Юра, теперь, почти что занимает дедушкин пост – он директор фермерского хозяйства. Когда мама приезжает в гости на свою малую родину, он никогда не отпускает ее с пустыми руками: то мешок муки всучит, то огромный кусок мяса с бидоном сметаны.
***
Папу моей мамы я видела только на фотографиях. Дедушка умер молодым, когда маме было всего 10 лет: дали знать о себе фронтовые раны. Особенно мне запомнился большой, черно-белый портрет, висевший в зале нашего дома в Курлысе: бабушка в выходном платье, в светлом, повязанном по-крестьянски платочке и дедушка в полувоенном кителе с непокрытой головой. Они сидят рядышком, печально-торжественно глядя в объектив фотоаппарата, который для них, наверное, все еще был диковинкой; почему-то похожие на героев старых грузинских фильмов. Потом дяди и тети, кузены и кузины растиражировали портрет, а некоторые даже раскрасили - эффект получился примерно такой, как с фильмом «Семнадцать мгновений весны».
Однажды, в середине 90-х годов, эта фотография со стены дома, в котором выросла мама, а потом долго и счастливо жил со своей большой семьей ее старший брат, появилась в какой-то маленькой немецкой газете, а до того – в газете Алексеевского района «Знамя Родины». Так что снимок, можно сказать, приобрел международную известность, как и герой публикаций Аманбай Алиев, чем я была немало озадачена. Потому что истории, рассказанные газетами, стали для меня откровением. Оказывается, я ничего не знала о своем дедушке.
А он был очень хорошим человеком – именно такими словами заканчивалась статья, присланная нам из Германии бывшими соседями. Местная «Знаменка» свой рассказ о дедушке закончила похожим выводом, хотя речь в двух публикациях шла о разных событиях и временах. В германской газете написали, что мой дедушка, рискуя жизнью, спас курлысских немцев от голодной смерти. В «Знаменке» почти 20-летней давности старожилы села тоже уверяли, что мерген по имени Аманбай помогал им во время голода.
Столь высокая оценка жизни деда даже удивила нашу семью. Но больше всего, думаю, удивился бы сам дед. Ведь по рассказам, он был простым и очень скромным человеком. Никогда не думавшим о том, чтобы спасать мир.