Cлово «друг» расстояния не знает.
Это все гонево, что из дружбы и друзей вырастают, что не могут дружить люди разного пола и разных возрастов. Все это чушь.
..Потому что я шла по улице, пьяная от счастья, октябрьским днем и обнимала руками томик Улисса в оригинале. Была отличная погода, светило солнце, я шла пешком пять кварталов от почты до дома, прижимая к груди твоего Улисса. На полях заметки на английском беглым почерком, на последней странице номера телефонов твоих поставщиков товара. Ты читал ее в 20 лет и еще не знал, какую отличную карьеру сделаешь, и какая интересная жизнь у тебя впереди, и какой клевый Васяндра у тебя родится.
Потому что мы разговаривали часами, когда я сидела на полу и ревела, мечтая уехать домой. Ты говорил: «идите в сад» и веселил меня. 
Я подрабатывала у тебя. Мы с тобой тогда переводили методичку по установке Linux и баз данных Oracle.
«Картинки можешь не переводить, потом вместе переведем»,
и я спешно пролистывала все 20 страниц методички, чтобы убедиться, что картинок много, а значит, количество моих переводов резко сокращается.
Наивная.
Я с этими переводами голову сломала, а потом позвала тебя, и мы начали ломать ее вместе.
Потому что ты всегда переоценивал мой английский.
-Я боюсь перед тобой позориться, - говорю тебе.
-Нет уж, попозорься немного.
Но как-то благодаря твоей слепой вере в мою голову я – просто чтобы тебя не подвести – сдала вступительный на магистратуру, работала переводчиком, общалась с американцами и канадцами на курсах французского.
Потому что письма тебе всегда получаются философскими. Мысли в письме заплетаются в причудливую косу – когда русскую, когда французскую, когда косу Пратчеттовского Смерти.
Ты пишешь стихи, которые я сквозь зубы цежу на своих квартирниках. Они у тебя хлесткие, их надо именно цедить, сплевывать сквозь зубы, выпрямляя плечи и щуря глаза.
Когда мы знакомились, я увидела тебя таким кислотно-рейвовым хиппарем с кудрявыми длинными волосами и лет так двадцати восьми. А потом я познакомила тебя с Гариком и ты по моей просьбе ездил к нему, когда его не стало. Мне стало намного легче, когда я узнала, что ты сходил к нему от меня. Нет, точнее не так. От нас обоих.
Мы знакомы уже шесть лет, у меня дома несколько твоих книг, открыток, подарков, ты нанимал меня на работу, мы висели ночами в гуглтоке и на СИ, но я так ни разу тебя не видела в глаза.
И, знаешь, мне даже и наплевать, увидимся ли мы и когда – это уже ничего не изменит. Женькас, мои кораблики всегда находят попутный ветер в твою сторону. И я всегда буду рядом.
***
Нюхлз.
Любая моя попытка вот так взять и написать письмо о нашей с тобой дружбе провалится на месте, и я прекрасно об этом знаю.
Это достигло тех горизонтов, которые описать невозможно: как вместить в письмо все шесть лет, все эмоции, всю теплоту и горечь?
Полынь – она горькая, но пахнет домом.
Ты стала частью меня. Я не могу увидеть начала, не могу отделить себя от тебя.
Ты нужна мне. Каждый год, каждый день, каждую фотку.
Я люблю тебя такой, какой ты была, и я люблю тебя такой, какой ты стала.
Просто настал день, и мы узнали друг о друге.
Я помню все.
Вот ты прыгаешь в фонтан, а вот носишь пальто цвета фуксии, вот браслет с булавками, вот ты бросаешь институт и уходишь из дома.
Твои серые, серые, зеленые глаза.
Я по-прежнему стараюсь предупреждать тебя обо всех своих отъездах. Я горжусь когда тобой, когда Владом, когда хвастаюсь тебе, чтобы ты мной гордилась.
А вот ты превращаешься в красивую, очень изящную женщину.
Я вижу, как ты склоняешься над листьями мяты и вдыхаешь их запах. Как смотришь в небо на молодую луну. Как разводишь руками в темноте, ощущая себя в этом мире.
Нет ничего дороже, чем получить от тебя письмо с твоей чарующей атмосферой, чувством жизни, таинствами. Или написать тебе такое же - свое. С моим ритмом и карандашом, штрихами и мелодиями.
И ты знаешь, сколько я вкладываю в эти два слова: Моему Нюхлзу.
Ты знаешь.
Я собираю книги в детский дом и кладу сборник твоих стихов. Знаю, ты не любишь его, но они достойные и, мне кажется, что детям будет нелишним их прочитать.
Ты пишешь в недавнем письме: "наши с тобой отношения – это стеклянный сосуд, в котором отражается вся моя жизнь".
Ты всегда умела находить очень точные выражения.
Да. И моя.
Вся.
Ты вспоминаешь по фотографиям мои студенческие годы, любимые сапоги и споришь, на каком курсе эта фотография была сделана. И ты будто видела всех этих людей своими глазами. Даже не так – ты видела их моими глазами.
Сейчас я пишу реже, но ничуть не меньше души вкладываю в каждое слово.
Мы увидимся. Это определенно, пусть и неизвестно – когда.
Но так даже интереснее – не знать, куда развернет мир, что подарит и как откроет себя.
Ты чудесна. Ты есть. Это так хорошо. Будь со мной всегда, прошу тебя.
Сыроед.
…
Гр-гр.
Мы говорили с тобой два часа назад, и ты, как обычно заканчивая наш разговор, пошел ужинать.
Как-то ты писал, что тебе странно вдруг стало слышать от меня – «Дрон». А потом прошло еще пару лет, и это стало привычным и родным, звать тебя так.
Я по-прежнему так же остро помню те вечера в Женеве, когда ты писал: «чшшш», и "все, что угодно, только не пугай меня зелеными мыльными пузырями".
Вот это наше: "Аллах акбар!" - "Воистину акбар!". И вот это, вот это: а у меня волосы до плеч! – а у
меня до сосков!
Я все грозилась тебя споить при встрече, но по дороге отказалась от алкоголя, сигарет и теперь, как и ты, недолюбливаю мясо. Теперь я мечтаю о том, чтобы при встрече оседлать с тобой пару велосипедов (позор будет прекращен), прихватить мыльные пузыри и останавливаться лишь для того, чтобы сфотографировать красивый закат.
Твой дом похож на Валдай, но мне кажется, что мы с тобой похожи, и что твой Валдай, что моя дорога, уплывающая в горизонт – все одно. Всего-то нам и остается, что катить на велосипедах и не переживать за желудки.
Если бы мы были в одной комнате, то наверняка бы молчали, поделив на двоих наушники. Кто-то из нас дремал бы на плече другого.
С тобой рядом хочется просто молчать и слушать какую-то музыку, бродить какими-то улицами. Жаль, что нет стажировки к морю, да? Ведь у моря можно столькому научиться.
Иди вперед. Лето будет щедрым, я чувствую.
Расскажи мне о всех своих путешествиях и прихвати джембе.
Обнимя.
***
Время потеряло значение, свернулось в пространстве. Есть письма, пальцы, замершие над клавиатурой и способность учуять родного человека. Иногда мне кажется, что родные души, раскиданные по чужим странам подарены мне для того, чтобы я писала им письма. Письма – это лучшее, что я умею.
Что с того, что мы не можем коснуться плечами. Вы трое мне близки так, как немногие в этом городе.
Кто-то смеется и не понимает: это же Интернет.
Мне нет дела. Интернет, телефон, телепатия – это всего лишь средство связи.
Вы у меня есть.
А все остальное – пыль и болотная тина.