Я теперь уже и не помню – как попала эта пожелтевшая от времени бумага мне в руки … Скорее всего, при просмотре немногих уцелевших семейных фотографий, хранившихся в допотопной жестяной коробке. Бумага была сложена в прямоугольник, потерта на сгибах и покрыта корявым почерком, выдававшем явную неискушенность в грамоте. Трудно было что-либо определенное сказать и об изначальном цвете чернил — фиолетовыми они были или черными — сейчас они выглядят просто старыми, коричневыми…
Формат этого бумажного свёрточка был в половину ладони и потому прочесть что-то более или менее связанное, не разворачивая листа, было затруднительно – он просто мог рассыпаться по сгибам на куски. Отдельные же слова, начертанные к тому же на старославянском, сути не проясняли по причине позорного факта не владения этим языком.
На мой вопрос мать живо и заинтересованно посмотрела на меня и ответила:
— Ладанка твоего деда… И добавила, уточняя: — Ивана Ивановича. О втором дедушке, Андрее Васильевиче, отце моего отца речь в семье заходила редко — он умер рано. Мать говорила о своём родителе. Что это такое — ладанка — я знал, но мать вновь уточнила: — Молитва… «Живый в помощи»… Её твоя прабабушка деду, папе моему, своей рукой написала, когда он на Германскую уходил…
В родове нашей вояк много было и, наверное, каждому из них то иконка малая, то вот такая ладанка — оберега — либо на шею, либо в карман гимнастерки, что у сердца, укладывалась.