Размышления после “Концерта № 2” в “АРТиШОКе”

О БРОДСКОМ хочется молчать. Чтобы вдруг ненароком не замарать недосказанностью или, что хуже, избытком словесной накипи. Он всплывает моментами - то отчаянно невспоминающейся рифмой, то сумеречным образом. Его можно понять, только если ты оставил непосильные попытки интерпретации. Все предыдущие увиденные мною трактовки одного из самых неуверенных людей (и оттого, наверное, категоричных и великих поэтов) не просто разочаровали - они посеяли страх потерять своего, личного Иосифа Бродского. Наверное, поэтому в “АРТиШОК” на постановку о поэте - “11.11.11” (“Концерт № 2”) я пришла только со второго раза, замирая сердцем так, словно сидишь в очереди за результатами обследования...

В этом маленьком темном подвале, где тесный квадратный метр превращается в мир (в этот раз географически и исторически в целых два), “артишоки” должны были рассказать мне про моего Бродского. Здесь, в этом атмосферном (сейчас так принято говорить, артикулируя подчеркнуто “о”) помещении, где пространство и время, сталкиваясь на маленьком пятачке, расширяют границы из пределов осязаемого за границы метафизического, что-то случилось. История Бродского - лоскутьями, обрывками... Стихи Бродского ритмичные, угловатые, композиционные, как он сам говорил с долей кокетства, “стишки”... Жизнь Бродского тягучая, гиперболическая, не размеренная ни разу... Все это зазвучало. “Ниоткуда” и, как полагается, но редко получается, “с любовью”. Я не знаю, кому в заслугу ставить эти простирающиеся за пределы зрительского понимания ноты, эхо, отзвуки, отголоски. “Концерт № 2” создавался при участии Ирэн АРАВИНОЙ, может быть, поэтому восприятие на слух было обострено до предела. Любое минимальное изменение высоты звука работало как переключатель с одного мира на другой. В этом смысле “АРТиШОК” действительно совершил какой-то прорыв, когда музыка и стихи Бродского (уникальные в своей ритмике настолько, что после Иосифа Александровича вся русская поэзия какое-то время пребывала в полуобморочном состоянии) зазвучали параллельно и при этом гармонично. Они не спели Бродского - они его рассказали, подсветив музыкальным обрамлением. Это было настолько реалистично, что только холодный воздух вечереющей улицы, надавав по щекам, смог вернуть к реальности. В страну глухих, где нервные клаксоны и случайные выклики улицы звучат чем угодно, только не Бродским.

Странно, но после спектакля не хотелось ничего обсуждать с режиссером-постановщиком Галиной ПЬЯНОВОЙ. Вопрос “Что вы хотели рассказать о Бродском этой постановкой?”, казалось, способен запятнать совесть...
Через всю жизнь он пронес только одну любовь - к художнице Марине БАСМАНОВОЙ. Именно ее так страстно и пылко отыграла хрупкая Анастасия ТАРАСОВА, звенящим голосом спрашивая у зрителей: “А вы не знаете, почему он не пришел?”. В нее (и тут уже непонятно - в Марину или в Настю) невольно влюбляешься. Как Бродский. Марина была загадочна, немногословна и, по определению АХМАТОВОЙ , “тоненькая, умненькая и как несет свою красоту!”. Она станет самой большой трагедией и любовью его жизни. Уже потом из американской эмиграции, после женитьбы на своей студентке, очень напоминавшей Басманову в юности, он напишет Марине настолько уничижительные стихи, что сразу станет ясно: не забыл, любит. Несмотря на измену, разлуку, уход от него к его же другу, несмотря на их с Мариной общего сына, которого она воспитывала сама... Подруга Бродского Людмила ШТЕРН в письме гневно спросит, о чем он хотел возвестить миру. “Что излечился от “хронической болезни”? И в честь этого события врезал ей в солнечное сплетение? Зачем бы “вольному сыну эфира” плевать через океан в лицо женщине, которую он любил “больше ангелов и Самого”?”... Он промолчит. Но это будет потом... А сейчас хрупкая Настя Тарасова в образе тонкой Марины Басмановой, ударяясь голосом в слезы, спрашивает у присутствующих: “А вы не знаете, почему он не пришел?” - и слышит в ответ робкое, стыдливое “нет”...

Потом будет статья “Окололитературный трутень”, в которой поэта обвинят в “паразитическом образе жизни”. Это много лет спустя “трутень” превратится в нобелевского лауреата. А тогда, в 60-х, это был ясный сигнал к преследованию. Актриса театра “АРТиШОК” Виктория МУХАМЕДЖАНОВА с задачей показать сладость упоения отдельных винтиков советской обличительной машины справилась безукоризненно. Трясясь от удовольствия и нетерпения, в гулком эхе удара клавиш печатной машинки зачитывала приговор, иначе статью не назвать.
Вероника НАСАЛЬСКАЯ сыграет Анну Ахматову. Ахматову Бродский обожал. Плакал на ее могиле. Он был не один такой. Они слыли “ахматовскими сиротами”. Насальская очень по-ахматовски, вложив декаданс пополам с презрением, произнесет ту самую фразу: “Какую биографию делают нашему рыжему!”. Это после суда. И ссылки.
Галина Пьянова в очередной раз выйдет к зрителем и внесет своего, авторского, воскликнув: “Совсем мальчик!”. Когда Бродского судили за тунеядство, ему было слегка за 20. Пожалуй, это единственное, что Пьянова решилась внести “от себя”. От себя, но не за поэта.
Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?
Бродский: Никто... Я думал, это… от Бога…

Железный занавес. Искренний и осязаемый - ширма. Зрители оказываются по разные стороны миров. Действо разворачивается параллельно - в СССР и США. И где-то по восходящей начинает звучать аранжированное, битловское All the lonely people, where do they all come from. Откуда все эти одинокие люди? Маккартни написал эту балладу, перебирая клавиши фортепиано в подвале. Очередной штрих и Бродскому, и “АРТиШОКу”.
И здесь уже, наверное, неважно, почему Бродский не пришел к метро, как обещал. Но нам все равно расскажут. Он ведь тоже спросит:
- Марина? Ах, Марина... А вы не знаете, почему она не пришла?
Она поймет. Потом. Они просто пришли к разным выходам метро... И в нервной синергии “артишоки” вновь проклянут ее словами Бродского:
Это абсурд, вранье:
череп, скелет, коса.
Смерть придет, у нее
будут твои глаза.