НЕКРОЛОГ
Вот так вот, ни с того ни с сего, и хлоп! Сидишь тут, расслабился только, раскладываешь этого Паука, значит, а он врывается и начинает сходу орать. Типа, чем громче он кричит, тем скорее я на кладбище попаду? Ну, не поехал я на похороны. Отчет о панихиде выслушал по радио. К вечеру напишу некролог, что еще надо, тем более, что и на пасьянс-то я отвлекся, потому что статья не идет. А у нее тоже сроки, и в них никак не укладывается посещение кладбища и поминок. Я бы его еще понял, если бы он приказал лично в гроб лечь. Нет, надо просто все видеть, все слышать и потом об этом написать. Да еще и не избитыми словами. Типа, покойник был хорошим другом нашего издательского дома и отчет о панихиде и похоронах должен не только отразить наше к нему отношение, но и его к нам. Хотя к нам он сейчас относится очень даже нейтрально. Я бы даже сказал, просто не относится. А пока его наследники все поделят, нам точно ничего не останется, будь оно хоть десять раз обещано и в завещании жирным шрифтом выделено.
Напоследок редактор прикрикнул, чтобы в некрологе на появилось никаких «с чувством глубокой скорби» и «с чувством легкой грусти». Увидит – уволит.
А что вы думаете? И правда уволит. Меня, например, он уже четырнадцать раз увольнял. У Лехи вон на столе звезды намалеваны – по числу увольнений. Сами посчитайте – три ряда по одиннадцать штук. И в четвертом ряду – еще две звездочки. Из тридцати пяти шесть – с траурной каймой. Значит, увольнял без выходного пособия. Зато у меня две черные – означают, что обещано нигде и никогда на работу не устроиться.
Шеф у нас нервный, правда, отходчивый. Вечером уволит, утром можно смело приходить. Он еще денек с тобой не поразговаривает, а потом нормально, поначалу даже извинялся. Но я его отвел как-то в сторонку в курилке и попросил, чтобы с извинениями прекращал. Все мы люди, только одни инфарктники, другие – инсультники. А когда он извиняется, появляется ощущение, что он сделал что-то не то. Неправильно это.
В общем, смотался я на эти похороны. Даже на кладбище успел, когда могилу только закапывали. Оказывается, гроб от самой дороги на руках несли, так что времени на час больше ушло. Покрутился в толпе, пораскинул мозгой. У меня на телефоне, когда я в поле, диктофон всегда включен, так что разговоров пописал. Плохого о покойнике не говорили, хотя весь город его как облупленного знает. Как завязал со спортом в девяностых, сколотил бригаду, так и крутился. Бабло налево не пускал, общаг обошел. Криминал потихоньку позади остался, в конце девяностых свой торговый дом открыл, развернулся. А тут инфаркт. Всего-то 53 года. Много сделать еще смог бы. Со школ директора были, хвалили. Детский дом выступал, директор в смысле, хорошо говорил. У нас городок небольшой, миллионеров нету, зато каждый на виду.
Побывал и на поминках. Выпил, как без этого. К вечеру вернулся в редакцию. Шеф уже успокоился, попросил, чтобы к завтрашнему дню текст у него на столе лежал. Чтобы в номере на этой неделе выпустить. И еще раз напомнил, чтобы поменьше шаблонов и побольше чувства.
Мне и самому хотелось, чтобы некролог больше о человеке сказал, ну я и постарался. Поставил дома перед собой бутылочку белой, нарезал сала с лучком. Чтобы поддержать уныние, так сказать. Сначала даже стихами начал, но быстро закончил, потому что после «Мы памятник сегодня возвели…» писать было практически и не о чем.
Написал план. Родился, учился, работал. Известен, нам жаль, все плачем. Расписал все, что смог. Сократил. В полторы тысячи уложил, даже сам удивился, почти в пять раз сократил. Перечитал. Даже, в общем-то, понравилось.
Следующий день – библиотечный. Поэтому посреди ночи отправил некролог прямо на адрес типографии. И со спокойной душой уехал на сутки на рыбалку.
Вернулся, отдохнувший и отоспавшийся, приехал сразу на работу. В редакции в восемь утра я оказался первый.
Посреди стола лежал последний выпуск нашей газеты, и я, открывая последнюю страницу, развалился в своем кресле. Некролог был там, но как же он сократился! Даже вчитавшись, я не мог понять, что случилось. Сплошные «с чувством невыразимой утраты» и «с чувством тяжелой печали», перемежаемые «нас постигла» и «мы скорбим». Я, конечно, позавчера выпил, но такого не писал. Положил газету на стол и заметил еще кое-что. Прямо посреди столешницы ножом была вырезана большая пятиконечная звезда. Перечеркнутая двумя резами крест-накрест.
Появившийся редактор подтвердил мои худшие опасения. Некролог пришлось переписывать Лехе на скорую руку, и хорошо еще, что типография сначала прочитала мой текст. Иначе могло бы быть и хуже. Некролог типография сразу переслала редактору, с которым чуть не случился сердечный приступ. Мне, честно говоря, повезло, что в городе меня не было. А я еще чуть от рыбалки не отказался. Говорят же, дни, проведенные на рыбалке, спасают жизнь. Вот и мне, похоже, спасли.
Сейчас я работаю в школе. Учителем русского языка и литературы. Очень люблю читать детские сочинения. Почему? Не знаю, может быть, надеюсь найти в своих классах очередную звездочку, которая смогла бы когда-нибудь стать журналистом? Вот ему или ей я и раскрою свои профессиональные секреты, глядишь, и появится в нашем городке еще один журналюга. Пить, кстати, почти бросил, о чем постоянно грущу. Но грусть моя легка и невесома. В конце учебного года пойду опять к редактору. Думаю, он примет меня назад, тем более, что место мое до сих пор не занято. Надеюсь, шеф тогда при виде меня не будет шипеть, и я успею ему объяснить, что вместо некролога умудрился отправить статью, заказанную совсем на другую тему и совсем другим заказчиком. Да он, я так думаю, и сам уже должен к тому времени понять, что моего-то профессионализма хватило бы, чтобы не написать некролог в виде статьи «Чем пахнет дохлый опоссум?» С описанием на двух страницах жизненного пути этого маленького поганца. А может быть, редактор и сам мне позвонит. Об этом я подумал после того, как обнародовали завещание. В нем ни издательскому дому, ни редакции не перепало даже слабенького упоминания. Если не считать раздела «остальным желаю не болеть». Все оставил церкви, козел. Даже жене с детьми ничего не досталось.
А Леха, кстати, подавится от зависти. Одной моей звезды на столешнице вполне хватит, чтобы перекрыть два ряда его звездочек. А то и три…
Но это его печали.