Сегодня был чертовски плохой день. Я пыталась заснуть, а душе лежало что-то такое, не дающее ни дышать, ни думать. Оно разрешало только плакать и иногда, раз через раз, поправлять сползающее одеяло, чтобы не дрожать от холода.
Когда днем мы были где-то за городом, я заметила на обочине дороги пушистый белый мех. Это была лисица, с пышным хвостом и хитрой мордочкой. Лисы умеют выживать. Пожалуй, лучше, чем большинство зверей. А эта лиса была мертвой.
Ее сбила машина. Сбила, не заметив красивого зверька, и, скорее всего, даже не притормозив. Умерла ли она сразу или долго мучилась, корчась от непривычной боли, сопровождающей приближающуюся смерть – не имело значения для того, кто это сделал.
А сейчас лиса лежала, и ей уже было все равно, кто на нее смотрит, почему так случилось и как можно было этого избежать. Она лежала, не шевелясь, и ее светлый мех на ветру мягко колыхался, отчего казалось, что она еще дышит и вот-вот побежит. Но она лежала, такая нелепая со своей белой зимней шкуркой на зеленеющей траве. Лето для нее не пришло.
Сон почти одолел меня, уставшую от каких-то только мне болезненно понятных обид, когда вдруг отчетливо стало ясно, что я и есть сейчас – та лиса на обочине. Никому не интересная в своих личных трагедиях. Это всем знакомо – когда тебя переехали парой острых фраз, и не заметили, а ты так и осталась лежать, не видя наступившего лета, в своей застывшей на одной точке зиме. Наверное, в этом случае лучше будет делать то, что и положено мертвым лисам – молча терпеть и не пытаться никому ничего объяснять.
Все равно для этого никогда не хватит слов. Да и виноватые давно уже умчались по своей дороге, радостно улыбаясь приближающемуся лету.