ЦИРК
Марш оборвался так же внезапно, как и начался и только кларнет продолжал свою чуть печальную и заунывную мелодию, которая тянулась в воздухе, вызывая у зрителей ощущение чего-то необычайного. Яркие фонари погасли, оставляя в глазах пляшущие фантомы, вспыхнул узкий прожектор, в лучах которого ярко сияла тоненькая женская фигурка в серебристом хитоне. Вот она остановилась перед лесенкой из высвеченных прожектором золотистых воздушных шаров.
Девушка наступила ногой на первый и, покачиваясь, изо всех сил стараясь удержать равновесие, перенесла на него вес своего тела. Шарик сплющился под ногой почти до земли. Следующий… Следующий… Женщина подымалась по лесенке все выше и выше и, казалось, с каждым шагом все больше и больше теряла свой вес. Предпоследний шар не прогнулся совсем. Цирк затих – следующий шарик висел на краю лестницы, просто привязанный на нитке, подпрыгивая от случайных сквознячков. Сверкающая фигурка наступила и на него и потянулась вверх. Шарик не шелохнулся. Она была уже больше, чем на трехметровой высоте и следующий шаг, которого никто не ожидал, сделала просто в воздух – за лесенку.
Цирк затаил дыхание – нога в простом плетеном сандалии повисла в воздухе – нет, не повисла – утвердилась в нем. Вторая нога оторвалась от своей зыбкой опоры и встала рядом с первой. Цирк ахнул. Девушка быстро побежала вверх по невидимой лестнице, слегка покачнувшись где-то посередине, и запрыгнула на площадку для канатоходцев. Канат был снят, и она подошла к краю, посмотрела вниз и, раскланявшись, взялась за свисающий канат – скользнула на арену. Цирк взорвался аплодисментами. Вспыхнул яркий свет, оркестр выдал такой бравурный марш, что в цирк донеслись взревевшие сигнализации машин со стоянки. Девушка раскланялась и, раскидывая воздушные поцелуи, легкими шагами выбежала на выход, мимо шпрехшталмейстера.
Усталая маленькая женщина сидела перед зеркалом и вытирала с лица остатки грима. Позади нее широкими шагами расхаживал большой бородатый мужчина с мрачным лицом.
- Ну почему ты не пошла через канат. Теперь директор заявляет, что мы не выполнили весь объем по контракту и урезает зарплату.
- А то, что я на двадцать метров поднялась по воздуху, это ему уже недостаточно! Ты же видел, я даже тут чуть не упала, а у нас, в отличие от акробатов ни лонжи, ни страховки. Можешь, кстати, директору передать, что его цирк не единственный, и если его не устраивает, то мы уйдем в другой.
- Да это он и сам знает. И знает, что почти во всех цирках мы уже побывали. Не забывай, что ходим мы без документов. Мне хоть скажи, что происходит.
- Как будто ты не знаешь? Ничего такого, что не происходило бы последние пятьсот лет. Верить нам почти перестали, только и всего. Ведь пятьсот лет назад, безо всякого цирка выступали, и люди, затаив дыхание, смотрели и деньги, кстати, назад не забирали. А теперь… Да что там говорить, думают, раз цирк – значит обман. Неужели ты и сам этого не чувствуешь.
Петр пожал плечами.
- Ну да. Только мне проще. Я за эти века уже свои камни ворочать научился хоть как-то. Не только Именем Его. Они и не заметят, если у меня вдруг камни потяжелеют. А так – да. Веры той уже нет. Чему тут удивляться. Чудес-то ведь тоже уже нет.
- А то, что я по воздуху хожу – это не чудо уже? А то, что ты камнями шестипудовыми жонглируешь – не чудо? А то, что Он каждое представление раздает по куску хлеба каждому посетителю – не чудо? Просто верить не стали, только и всего. Золотой телец – вот их кумир, Мамона – вот их идол.
Дверь вагончика распахнулась, и в него вошел высокий широкоплечий брюнет. Длинные волосы были аккуратно собраны в непослушный пышный хвост, узкая аккуратно постриженная бородка оптимистично смотрела вперед, добрые глаза лукаво оглядели собравшихся.
- Ну и чего вы распереживались? Веры не хватает? Или забыли, как нам начало века обошлось?
Он щелкнул пальцами и перед Марией появился стакан с прохладной водой.
- Попей, успокойся. Сколько раз вам твердить, что главное – не вера людей в чудо, а ваша вера. Вера в меня, в чудо, в отца небесного. Хоть в черта, если вы в себя поверить никак не можете, главное, чтобы была вера непреклонная. И все получится.
Петр резко повернулся в углу.
- А как верить, если твои чудеса последние – обычные фокусы. Разве ты чего-нибудь нового придумал за последнюю тысячу лет?
- Еще раз повтори, подумав, последние три слова.
- За последнюю тысячу лет…
- Во-во. Не кажется ли тебе, Петр ты мой камень, что тысячу лет выступать на потребу зрителям – само по себе чудо. А то, что ты камнями кидаешься, которые любого зашибить смогут враз – это не чудо? Может быть, ты считаешь, что это обычное дело? Мариша, ты так же считаешь?
- Да нет. Только чувствую я, что когда собравшиеся в меня верят, легче подыматься по воздуху.
- Тоже не так. Поверь мне, если бы все собравшиеся истово в тебя верили, но в твоем сердце вера бы кончилась, то никуда бы ты не поднялась. Так бы и стояла на первом лопнувшем шарике. Да что об этом говорить, просто вы у меня веру терять начали. Ведь почти каждую сотню лет одно и то же происходит. С памятью у вас плохо становится. Придется вам ее освежить.
Он повел рукой, и замок в двери гримерки громко щелкнул. В углу комнаты появилось глубокое деревянное кресло, в котором он с удовольствием устроился. В комнате потемнело.
- Присаживайтесь.
Мария привычно вытянула руку и напротив большого деревянного кресла, напоминающего трон, появились два кресла поменьше. Они с Петром, потупившись, подошли и опустились на свои места. При этом Петр щелкнул пальцами и в руках у всех троих появились большие кружки – с пивом у Петра и Иисуса, с холодной водой у Марии. Все трое одновременно качнули головами в знак благодарности.
Иисус вытянул вперед руку ладонью вверх. Над ней немедленно появился туманный светящийся шарик, перевитый серебряными нитями.
- Смотрите и вспоминайте. Вспомните, как мы встретились. Как вы начали верить. Вспомните, что я рассказывал вам о вере. Ведь тогда вы были обычными людьми. А когда вы…
С каждым словом голос говорящего набирал звучности, и через несколько секунд начал греметь в голове сидящих торжественным колоколом. Шарик над ладонью вращался все быстрее и быстрее.
Петр последний раз отхлебнул пиво и выронил тут же исчезнувшую кружку. Глаза неотрывно следили за шариком…
* * *
- …А сейчас вы отдыхаете, отдыхаете еще ровно десять минут. После этого вы встанете отдохнувшими, свежими, верящими.
Иисус поднялся со своего кресла, подошел к зеркалу, наклонился, всматриваясь в темную гладь…
Вот уже больше тысячи лет прошло с того дня, когда он понял, что такое вера и что она способна сотворить. У него были ученики, когда он, молодой и наивный, ходил по бесконечным пустынным дорогам. Прошли годы и ученики умирали. Умирали, потеряв веру. Сейчас осталось только двое. Он мог бы бросить все. Бросить Землю, бросить даже, наверное, эту вселенную. Он не мог только бросить их. Тех, кто отважились поверить, и которым не хватило веры. Его вера, хотя они и старались верить истово, по-настоящему так и не стала их верой. Но все равно, пока остается у них хоть капелька веры, он не сможет их бросить. Приходилось помогать, хотя, он знал это точно, еще раз или два и его помощь уже не поможет, как не помогла она и тем, другим. И все из-за того, что они верили в него, как ни убеждал он, как ни доказывал, что верить надо в себя.