Дедушка умер. Дедушку убили.
Я подслушал, как отец заказывал Дедушку.
Неожиданно, я стал плохим мальчиком.
Как выяснилось позже, очень плохим.
Настоящим дерьмом я стал, потому что Дедушка больше ни разу не приходил.
Дедушка стоил хороших денег. В девяностых заказать его или кого-то ещё — как за хлебушком сгонять.
Мне всё объяснили. Один из тех разговоров, на исходе которых взрослеешь самым гнусным, преждевременным образом.
Отец выглядел пугающе. Глаза его горели. Только что накрылась афера века — сделать праздник любой ценой.
Я заглянул в зал, прошмыгнул на цыпочках, встал в центре и выпалил:
- Папа, я знаю, что ты подкупил Дедушку!
Тогда отец вспыхнул. Минуту назад он говорил с актёром — утомительный спор о цене и сроках. Актёр выпивал, видимо. То ещё порядочное говно.
Тогда отец вспыхнул:
- Значит так, да? Значит, ты теперь уже взрослый, и всё знаешь, да? Слушай сюда внимательно. Этот Дедушка — актёр. Есть и другие. Все они — актёры.
Я чуть не разревелся.
- И ещё, — добавил отец, — Это я купил тебе подарки.
Так убили Дедушку.
Вот и 2011 на носу. Кошки ели колбасу. Нет нужды говорить о прошлом и будущем. Праздника не жди. Никакой экстрасенс не скажет, когда. Не потому, что правды не видит. Просто кроме твоей правды никакой другой нет.
А значит, случится чудо, и будет так.
Вечером я приеду к сестре — поздравить крестницу и племянника с Новым годом. Мне не станут платить, потому что я каждому из них должен.
У меня на плече будет огромный мешок с подарками. Никто не спросит, откуда я их взял.
Я почувствую, что такое состариться. Отрастет и поседеет борода. Наконец, после грима, в двадцать три я стану тем самым старым пердуном, который, похоже, крепко засел внутри.
Кроваво-красная изнанка вырвется наружу. Я выряжусь в праздник. Я буду праздником.
- Ребята, а давайте все вместе громко позовём Дедушку Мороза и Снегурочку?
Десять секунд до выхода. Как мне не хватает тебя, Снегурочка...
Десять, девять.
Каждый выбирает свой наряд.
Восемь, семь.
Есть точки неприкосновения, о которых мы никому не говорим.
Шесть, пять.
В этих точках, недоступных для постороннего взгляда, начинаемся мы.
Четыре, три.
Будь то письмо, коллекционирование фантиков «Love Is» или выращивание карликовых деревьев.
Два, один.
Ты продашь своих назойливых дальних родственников с альбомом стыдливых детских фото, лишь бы остаться собой в том, что касается дела жизни.
Не важно, пройдет ли финансовый, петровский, романский год или от рождества Христова.
Этой осенью, этой зимой, этой весной сборщик мусора, пожарный, продавец в супермаркете, главбух скажет близкому человеку то, что должен.
В конце концов, весь этот цирк не за тем, чтобы прорваться с хлопушкой в руке, вместо флага, под бой курантов к президенту, шампанскому или салату оливье. Максиму, упаси бог, Галкину, Дмитрию Нагиеву, сэру Элтону Джону.
Это личное, наличное, безналичное каждого. О том, как ты предан себе и делу и тем, кого любишь.
Я стою, распрямив плечи — два метра над уровнем пола. На голове — шапка Дедушки Мороза. Балахон коротковат. И пусть это не бархат, я — волхв. Мельхиор, Гаспар, Бальтазар. Я — все вместе. В моём мешке — дары для тех, кто не посмел предать детство, не успел уничтожить праздник, который всегда с тобой.
Под ватой, помадой, неровным светом сложно сказать, что это с Дедушкой.
Крестница подойдет, пританцовывая, упрётся в пупок. Возьмется за кончик рукавицы, громоздкой и сальной (ей не заметно). Улыбнётся и скажет:
- Как Вы, Дедушка? Я писала. Я ждала.
И ещё:
- Спасибо, Дедушка.
Тогда я заплачу, как сейчас. Не сдержусь.
- Хо-хо, детишки!
Лишь бы голос не выдал. Лишь бы не дрожал.
Уходя, я помашу малышам на прощанье рукой. Вот так: раз и два.
Уже на пороге, когда двери захлопнутся, стягивая вымокший балахон, смахивая пот со лба, я повернусь к умирающим от смеха взрослым и скажу им со всей доступной актёру серьезностью: «Не убивайте Дедушку».
Пожалуйста...