Yvision.kzYvision.kz
kk
Разное
Разное
399 773 постов41 подписчиков
Всяко-разно
14
23:06, 05 октября 2016

Мамой клянусь

Салима ДУЙСЕКОВА

А между тем, сто тридцать экспертов консультировали режиссёра, по его словам. Но хуже ляпов то, что весь фильм состоит из цепи сентиментальных сцен, призванных давить на слёзные железы или вызвать «перехват горла»

Ни один светский раут или благотворительный бал не дарит столько наблюдений за нравами истеблишмента, как гала-показ державного кино. Премьера фильма Акана Сатаева «Дорога к матери» была приготовлена, как именинный торт, на чистом сливочном масле. Разночинная публика – родовитые алматинские семейства с детьми от тридцати до двух годов, мамзельки на неверных каблуках, видавшие виды операторы с камерами и мещанская толпа зевак в ожидании действа - томилась, клубилась и неистово фотографировалась перед лестницей дворца, устланной нестерпимо алым ковром. Ожидание затянулось. Наконец явились виновники торжества: режиссёр с актёрами, актрисами и присными. Из безобразно длинного лимузина, как семена из переросшего огурца, посыпались новоявленные звёздочки. Супруга режиссёра в алом хиджабе и с сумочкой в тон затмила обсыпанную золотой чешуёй Джазильбекову.

Дорога к матери

Генеральный продюсер фильма Алия Назарбаева, конвоируемая знатными статс-дамами – Загипой Балиевой, Бырганым Айтимовой и эскортом из фрейлин, пажей, шутов и карлиц, наконец изволила прибыть. Пустяки, опоздала всего лишь на час. Тамбурмажор церемонии Бауржан Сатов заваривал крепкий, как турецкий кофе, пафос, кадил дымно и густо. Процесс утепления образа младшей дочери президента, укоряемой порой в излишней буржуазности, прошёл стремительно. Распорядитель бала, не по чину расхрабрившись, объявил тридцатишестилетнюю Алию Нурсултановну «нашей матерью». Хм. Ладно.

Новоявленная мать заботливо посоветовала приготовить платочки. Приготовили. Смотрим кино.

На экране из марева всплывает «старинная» карта с надписью: «Казахское ханство». И что-то там про пятьсот пятьдесят лет. Откуда карта, Карл? При чём тут Казахское ханство, если сюжет фильма развивается в 20 веке? Нет ответа, только скрепы скрипят.

…Простая казахская семья живёт в ауле. Советы зверски насаждают коллективизацию. Местный бай призывает сородичей откочевать в места, где Советов нет. Отец главного героя, Ильяса, вступает с баем в перепалку и предсказуемо умирает, получив от оппонента пулю в грудь. Вдова рыдает над остывающим телом, а её деверь, сторонник откочёвки, вырывает из её рук десятилетнего Ильяса и увозит с собой.

А теперь, как говорят на сеансах у факиров, внимательно следите за руками. Дядя увозит мальчика в Стамбул. Потому что там живёт некий турок, то ли Мехмет, то ли Махмуд, друг раскулаченного бая. Где бай мог подружиться с турком? Допустим, во время хаджа, додумывает догадливый зритель за ленивого сценариста. Вполне достоверная версия. Но почему именно с турком? А не с пуштунцем, например. А потому что державное кино обязано проводить невидимые, но ощутимые параллели с сегодняшним днём. Дружба авансом, впрок, на век вперёд. Режиссёр обращается к субъективному опыту зрителя, в сознании которого уже отпечатано недавнее эпическое замирение Эрдогана с Путиным при содействии господина NN. И теперь мы с турками друзья если не навек, то до 2050 года уж точно.

Сатаев плотно нафаршировал фильм параллелями, мифологемами, идеологемами, культурными кодами, скрытыми цитатами, аллюзиями и прочими субпродуктами. Ничего предосудительного в этом нет, так поступает любой режиссёр – вольно или невольно. Но почему элементы этой начинки так затасканы и засалены, как видавшие виды карты ярмарочного шулера?

Дорога к матери

Уж сколько девочек в светлых платьях, с бантиками в косичках, бежали за поездом, увозящим любимого на фронт. Тьмы и тьмы. А их любимые с плакатными ликами жизнеутверждающе перекрикивали паровозный гудок: я верну-у-усь! Хамоватых советских партработников зритель видел пятьсот пятьдесят раз. Начальничек, носик-чайничек. Непременно в добротном кожаном реглане. Ладонь держит за пазухой, как Сталин, угрожает всем арестом, к любой мало-мальски привлекательной женщине лезет с домогательствами. Бай обязательно мордатый, ражий, в лисьем малахае. Пешком не ходит, только верхом, даже в помещениях. Оттуда, с лошадки, грозит камчой, свирепо вращая глазами и усами, а сельчане в драных чапанах стоят перед ним безмолвной отарой. Особисты и энкаведешники ведут себя как наглое белогвардейское офицерьё. Глушат водку гранёными стаканами, трясут маузерами, курят трёхметровые папиросы и девочек наших ведут в кабинет. На учителя с отчеством Шломович пишет донос коллега с русской фамилией. Всё как у больших – сочувствие еврейству и прочие интеллигентские стигматы. Гулаговские овчарки лают на разрыв, до рвоты, патефон заело на «Рио-рите».

Режиссёр Сатаев царственно снисходителен к деталям. Несуразности его не смущают. В сцене форсирования Днепра берег уставлен противотанковыми ежами. Меня, гендерно удалённую от тонкостей ратного дела, и то удивляет: зачем, от какой такой глубоководной техники оборона? Ах, не всё ли равно. Это «как бы война», что уж сверять кадр с боевым уставом. И потом, противотанковые ежи на влажном песке – это так графично, так волоколамски-шоссейно… Ну, допустим. А когда мать и невеста сходят с поезда и прямиком шагают к лагерной вышке с автоматчиком, это «как бы ГУЛАГ», да?

А между тем, сто тридцать экспертов консультировали режиссёра, по его словам. Но хуже ляпов то, что весь фильм состоит из цепи сентиментальных сцен, призванных давить на слёзные железы или вызвать «перехват горла». Эта картина похожа на альбом так называемых контурных карт, где границы отчётливо обозначены, а названий нет. Пробелы легко заполнить. Один кунштюк из «Баллады о солдате», другой из «Материнского поля», третий из «Летят журавли», в четвёртом угадывается «Отец солдата» и так далее. И это даже не приверженность традиции, а просто её имитация. Стремясь заполнить пустоту, образовавшуюся на развалинах советского мифа, режиссёр невольно воссоздаёт его заново, не обращая внимания на жалкий вид склеенной из осколков вазы. Кино сделано из кино. Поэтому у него такой отчётливый целлулоидный привкус.

От светозарного образа кинематографической матери уже давно оскомина. Кроткий нрав, самоотверженность, терпение. Выражение лица круглосуточно смиренное. Руки в цыпках, ноги в калошах. Начальству и свекрови не перечит. Пачками усыновляет сирот. Овдовев, полвека носит траур. Поведение Матери преподносится зрителю как этическая норма, как нравственный идеал. Дескать, смотрите, какие были женщины, по три раза замуж не выходили.

Хоть бы раз эта мироточащая ходячая икона благонравия разозлилась, гневно засверкала очами, топнула ножкой. Не дождётесь. Её хлебом не корми, простите за каламбур, дай только недоедать, плохо одеваться, терпеть придурковатого мужа, беззвучно плакать в скомканное полотенчико. И всегда Мать держит в кармане камзола горстку курта. Это не детям. Это ссыльным чеченцам, немцам и прочим детям насильственно перемещённых народов. В некотором смысле они тоже её чада, что есть сущая правда с точки зрения истории, но жуткое враньё с точки зрения кино.

Сдаётся мне, что измождённая праведность кинематографической матери просочилось в наше художественное сознание либо из католического далёка с его культом Мадонны, либо из православного почитания Богородицы. Избавившись от сакральных покровов, этот культ превратился в слезливое и не слишком трезвое причитание в адрес старушки в старомодном ветхом шушуне, которая напрасно ждёт сына домой, поскольку ему уже засадили под сердце финский нож. Блатная эстетика. Жестокий романс, на все лады использованный советскими стихотворцами и киношниками.

Но публика послушно достаёт заготовленные платочки. И рыдает. И хором мычит песню – мама, мама, мама, ласковых рук тепло (музыка Зацепина, слова Дербенёва). Верной дорожкой катится ваша слеза, товарищи.

Жена найдёт себе другого, а мать сыночка — никогда.

Мамой клянусь!

Нашей.

***

© ZONAkz, 2016г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.


14