Yvision.kzYvision.kz
kk
Разное
Разное
399 773 постов41 подписчиков
Всяко-разно
0
21:18, 25 июля 2010

Тринадцать на четыре

Оттуда же. Третье место.

ТРИНАДЦАТЬ НА ЧЕТЫРЕ


Вижу перед собой цель – клубок светящихся нитей. Вот только выглядит он очень необычно – обычно нити не бывают так перепутаны, да и светятся не так ярко. Этот же пульсирует ослепительными сполохами, оставляя в глазах зайчики. Подсознание уже от себя добавляет низкий трепещущий гул и запах озона. Я приближаюсь к кокону и стараюсь соединить свои нити и его. Как всегда, сам момент, когда происходит контакт, я уловить не успеваю. Миг, и из наполненной энергией изнанки пространства-времени я попадаю в чужой мир, созданный последними секундами жизни чужого разума. 
* * *
- Сергей, ну, скажи, кто еще кроме тебя? Весь отдел спекся. День-два после последних рейдов. И ни один Пилюлькин сказать не может, когда кто отойдет. Молодняка много, но до серьезных заданий им еще расти и расти. И к вечеру, при всем моем желании, они точно не вырастут.
- Палыч, а ты в мою папочку заглядывал? Ты помнишь, когда я в первый рейд вышел, а когда в последний? И какой он был по счету?
- Сергей, поверь, если бы хоть один рейдер был в запасе, я бы у тебя не появился.
Палыч, ширококостный сутулый старик, отворачивается к окну и опирается ладонями на старомодный подоконник. У других окна и стены в гостиных давно уже заменены силовыми полями, но я приверженец традиций. Как, впрочем, и Палыч.
Есть, например, традиция не трогать ноорейдера после полусотни выходов, значит, надо ей следовать. Особенно, если на жестянке под улыбающейся рожицей чертенка выбито число пятьдесят один.
Первые рейды даются легко. И восстанавливаться после них практически не приходится. После пятого выхода, например, восстановление занимает чуть больше пяти секунд. Но количество пострадавших аксонов растет по экспоненте, и восстановление после сорок пятого выхода требует уже почти двух лет. А после пятидесятого – тринадцати. Причем, чем дольше восстановление, тем больше вероятность тяжелого исхода. Поэтому, давно уже считается неписанной нормой, что пятидесятый выход для агента становится последним. Есть, правда, исключения, когда нервные клетки практически не страдают, но даже в таком случае, как у меня на восстановление уходят месяцы. А я в последний раз был в аду меньше года назад, норматив отводит в этом случае на восстановление двадцтаь лет. Спрашивается, много ли у меня шансов?
* * *
Горящие небоскребы вокруг. На плечи опускается раскаленный пепел. Жаркий воздух обнимает тело, и, кажется, еще миг, и одежда начнет тлеть. Пока не поздно превращаю одежду в асбестовый балахон пожарника – нужно хотя бы несколько секунд чтобы осмотреться. Слышу позади могучий рев, оглядываюсь. Зрелище завораживает – огромная воронка пылающего яркого пламеня тянет в себя все вокруг. Рушится дымящаяся земля, летят горящие плиты, капли расплавленного металла, падающие с небоскребов, не долетают до земли – их тоже всасывает в себя огромная воронка инферно.
В этот момент замечаю своего клиента – на крыше дома, натужно сопротивляющегося бешеному урагану. Пациент спокойно стоит на диком ветру, не обращая внимания на вскипающий вокруг рубероид и летящие по воздуху антенны и куски шифера.
Я меняю одежду на ослепительно белую хламиду, превращаясь в ангела. Широко взмахнув крыльями, поднимаюсь в воздух. Пусть продержится еще пару секунд, и я его спасу. Зависаю, готовлюсь упасть, чтобы вытащить бедолагу из созданного им же кошмара.
Клиент поднимает голову, кривит лицо и вытягивает в мою сторону руки. Падаю на него, стремясь поскорее скрыть его от жара и урагана, как вдруг с изумлением обнаруживаю, что гримаса у него на лице – след не рыдания, а хохота.
На кончиках его пальцев начинает искриться воздух, между ладонями вспухает ослепительный огненный шар, и, оставляя за собой дымный след, срывается в мою сторону.
* * *
- Палыч, ты хоть понимаешь, что я могу и не вернуться? Ты хоть считал, что такое пятьдесят два?
Работа такая, надо точно понимать, на что идешь, иначе можно и действительно зависнуть в…
Собственно, до сих пор никто не может точно сказать, где именно может зависнуть ноорейдер. Пространственных координат ноосфера не имеет, ее восприятие больше подсознательное. Нашей ноосфере чуть больше сотни лет, и проблемы у нее больше детские. Приходится нам приходить ей на помощь.
Представьте себе, что умирает человек. В меру верующий, который всю жизнь знал, что смерть – это только шаг к загробной жизни. О ноосфере он, конечно, не знает – это пока еще тайна за семью печатями, а вот об аде думает постоянно. Нейроны расходуют последнюю глюкозу, начинается кислородное голодание. Клетки начинают умирать и скорость мышления замедляется. Последние мысли, а у многих это мысли об аде, фиксируются. Превращаются в статичный отпечаток. И этот отпечаток остается с человеком до самого конца. Причем, по субъективному времени для человека проходит буквально вечность. И только после того, как эта вечность заканчивается, он попадает, наконец, в общее поле ноосферы. Вот только после того испытания, которое себе устроил человек, его разум просто искалечен и вносит дисгармонию в этот еще нежный организм. Обычная контузия по сравнению с такой травмой, это булавочный укол по сравнению с танковым снарядом. Вот и приходится нам входить в общее поле мышления с умирающим и за последние секунды вытаскивать его из создаваемого им ада, формируя положительную оптимистическую картину. Чаще всего – ангелов и тому подобных существ.
Работа, надо сказать, достаточно благородная и несложная. Вот только заниматься ей могут единицы – только редкие счастливчики способны подключиться к ноосфере до собственной смерти. Поэтому работы нам хватает, ведь простые люди даже не подозревают, что вот уже больше ста лет разговоры о загробном мире имеют под собой вполне серьезные основания. Слава богу, клиентов у нас совсем немного. Большинство людей и для себя и для ноосферы – безопасны.
- Сергей, пойми. Мне просто некого послать. Я бы и сам пошел, только точно не выдержу. А клиент просто опасен. Набожный, бывший преступник, с параноидальными наклонностями. Умрет сегодня вечером. Ты представляешь, что он в состоянии себе навоображать? Выручай. Мне больше идти не к кому. Мне что, на колени встать?
* * *
Нападения и не ждал, поэтому не успеваю увернуться. Крылья сгорают мгновенно, и вихрь затягивает меня в воронку. Благо ноорейдеры тем и отличаются от обычных людей, что убить их в деле почти невозможно. Мы всегда чувствуем ту грань, которая отделяет воображаемое от реального. Поэтому падение в центр воронки не вгоняет меня в панику, а всего лишь дает мгновения на отдых. Еще падая, и уже начиная трансформацию, я обнаруживаю самое страшное. Воронка существует не только в разуме пациента.
Его потенциал настолько высок, что подобрался к самой ноосфере. Через тонкую границу уже можно видеть как колышется ее псевдо-пространство. Даже старой ноосфере такая воронка могла бы быть опасной, а для нашей, молодой и совсем еще нежной, воздействие может быть просто смертельным. Или, например, на долгие столетия превратить ноосферу в ад. Вот именно этого допустить нельзя. Именно поэтому Палыч тратил время на уговоры. Именно поэтому дело на контроле Президента Академии. Поэтому приходится отказаться от полумер. Из ангела-освободителя я превращаюсь в ангела-воина. Белоснежные крылья горят ослепительным огнем, хламида превращается в сверкающий панцирь. Из плеч, готовя к бою оружие, вытягивается еще одна пара рук.
Противник тоже не теряет даром времени. Откуда у умирающего столько энергии сейчас уже и не важно. Он тоже трансформируется. Длинный черный хвост бьет, собирая с крыши дымящийся шифер и остатки антенн. Две пары членистых ног поднимают небольшое тело, две пары таких же членистых рук начинают крутить перед ним тяжелыми, роняющими вокруг капли расплавленного металла, мечами. По углам крыши появляются пауки поменьше – пациент настолько силен, что творит помощников, даже не задумываясь об этом.
С таким я однажды уже сталкивался. Несколько лет назад пришлось так же воевать. На любое мое действие клиент находил вполне адекватный ответ, и пришедшая на выручку мне команда обнаружила вместо нас два космических крейсера, которые лупили друг друга зарядами, способными по отдельности разнести средних размеров звездную систему. Удивляться приходилось только фантазии пациента, нас-то как раз этому учат.
* * *
Больше всего не люблю, когда начальство начинает упрашивать. Поэтому, а может быть, потому, что представляю себе размеры надвигающейся катастрофы, киваю головой.
- Палыч, а ты подумал, кто меня вытаскивать будет?
- Серега, об этом мы сможем подумать в свое время. Ты же счастливчик, ты там просто остаться не сможешь. Кстати, три дьявола у тебя есть. Четвертого Президент Академии пообещал, когда вернешься.
Вот так вот. Спасибо, хоть, Палычу, что не с этого начал. И так все решат, что на рейд согласился за очередного чертика.
Первого – бронзового – дают за первый самостоятельный выход. Когда идешь не ассистентом, а ведущим группы. Второго – серебряного – за первый одиночный рейд. Третьего – золотого – дают не каждому. Своего, например, я получил за то, что сработал на самосожжении. Семьдесят с лишним человек вытащил из того огненного ада, который они себе придумали. Четвертый, платиновый, среди живых есть только у самого Президента. Говорят, к юбилею дали. Но я узнавал, он его получил в 36. За свой сорок восьмой выход. И больше в рейды не выходил. Так что, совершил он что-то очень важное, но даже с моим допуском не удалось узнать, что именно. Может, что-то в том же роде, что предстоит сейчас.
Палыч уехал. А я остался пока дома. Наедине со своими мыслями и с листком бумаги. Еще ведь и жене записку писать. Принять решение – это еще не все. И даже убедить себя – тоже не самое главное. А вот как рассказать жене, да так, чтобы она поверила, что не мог поступить иначе? Это, пожалуй, куда сложнее, чем даже отказать Палычу. Лучше поэтому написать записку. Ее-то она прочитает, когда я уже буду в рейде. Возможно даже, уже после возвращения.
Сам рейд занимает секунды. Ровно те секунды, которые человек умирает. По субъективному времени выход может растянуться для рейдера на часы и дни. Иногда – на недели. Иногда все складывается так, что рейдер не возвращается, тогда выход растягивается в вечность. На стенке коридора перед лабораторией маркером нарисованы чертики. На левой стене – те, кто остались в рейде. На правой – те, кто умерли своей смертью. На левой чертиков больше…
Отправка происходит стандартно. В момент, когда пациент начал умирать, экспресс-аптечка впрыскивает мне в кровь активатор, и я ныряю в волну забвения.
* * *
Ударив по крыше волной искрящегося холода, я уворачиваюсь от ответных лучей огня, яда и какой-то шипящей на воздухе гадости и скрываюсь за соседней крышей. Со спасением мы опоздали. Больной не хочет в ад один, он тащит за собой целый мир. Метод постепенной эскалации явно не подходит – у клиента достаточно сил, чтобы ответить на мои удары. Поэтому я пошел ва-банк.
Я выхожу на крышу в своем обычном виде. Джинсы и футболка, старенькие кроссовки, любимые часы на запястье, на шее – талисман, подаренный мне Жанной-Снежанной – куриный бог на веревочке.
В момент, когда пациент оберачивается – только глаза у него и остались человеческие – и видит меня, я поднимаю руки.
В древности это называли заклятьем. Гадали, что именно надо сказать и как именно сложить руки. Тех, кому казалось, что они поняли, сжигали на кострах. Зря сжигали – они ошибались. Там, где собираются воедино все разумы, нет даже их следов. Вернадский был прав, на планете, где люди умирают от голода и войн, не выжить и ноосфере.
Я дожидаюсь момента, когда все твари на крыши бросаются на меня, хлопаю руками и шепчу: «Жанна!». Ни слова, ни жесты сейчас не важны. Главное здесь – разум, та часть его, которая осознает, что ты находишься не только в чужом мире, но и в собственном сознании. Там, где ты, пусть и маленький, но бог.
Мелкие паучки взрываются первыми. Четыре гигантских ракоскорпиона, от шагов которых прогибаются бетонные плиты перекрытия – следующими. Тело самого пациента – больше похожее на гигантского краба с горящими клешнями – держится секунды три. Потом разлетается, оставляя за собой трепет басовой струны, сорвавшейся с медиатора и огромное облако кровавого тумана.
Жду. Сейчас должно начаться разрушение его странного мирка, и мне надо будет отсюда выбираться. Подхожу к краю крыши, стараясь обнаружить, как потянутся к центру признаки вырождения. Но воронка все так же активно тянет на себя горящую плоть умершего разума, и все так же, если даже не сильнее, колышется нежная ткань ноосферы, отдавая сопротивлению последнюю энергию.
Я бросаюсь в воронку, чтобы помочь, и с ужасом обнаруживаю, что лишился своей главной защиты – осознанной уверенности в том, что мир вокруг меня живет только в воображении. Кипящий вокруг меня воздух пузырем надувает мгновенно сгоревшую футболку, вспыхивают волосы, а я отдаю все силы, чтобы распластать над воронкой купол энергии, чтобы хоть на миг заставить замереть горящий вокруг воздух. Оболочка разрывается на четыре огромных трепещущих лоскута, и я почему-то вспоминю, что пятьдесят два это как раз тринадцать на четыре. Думаю в тот момент, когда и тело мое начинает распадаться, сгорая на воображаемом, но таком реальном, адском пламени.
* * *
Волна холодного даже не воздуха – пространства – падает откуда-то сверху, даря мгновенное облегчение. Сил повернуть голову уже не осталось, и только отсветы на остывающих камнях показывают приближение. Приближение чего-то хорошего, доброго, бесконечно любящего и неизменно любимого.
Жанна-Снежанна поднимает обгоревшие остатки моего тела на руки и поворачивается спиной к воронке. Пространство вокруг покрывается быстрой паутинкой трещин, целые куски его просто исчезают в небытии. К моменту, когда я вновь ощущаю себя коконом из светящихся нитей, исчезает почти все. Огромный клубок пульсирующих нитей, энергично закрученных вокруг вертикальной оси, отдаляется и пропадает в пурпурном, насыщенном энергией, пространстве. Энергией, готовой влиться в мое израненное и опустошенное сознание.
* * *
Чертенка, платинового, как и обещал Президент, я не ношу. Я подарил его своей Жанне-Снежанне. Она носит его с удовольствием – приятно сознавать, что такое украшение единственное в своем роде. Я поглядываю на нее, пытаясь разглядеть или угадать, знает ли она, что именно ее образ ноосфера выбрала, чтобы помочь мне. И знает ли она о ноосфере вообще. И что бы она сказала, если бы я рискнул повторить вслух то, что она мне нашептывала, пока вокруг распадался кошмарный мир очередного параноика. А иногда, когда случайные лучи пролетающих по соседней автостраде машин высвечивают в темноте спальни точеный профиль моей Жанны-Снежанны, мне кажется, что я понимаю, зачем мы нужны ноосфере. Просто она тоже женщина, и ей очень нужно, чтобы был кто-то, готовый встать на ее защиту… А с параноиками она сможет справиться и без нас.
0