Я стою на мягком, истоптанном колесами машин, снегу. В заднюю левую дверь поддувает - и от этого немного чешется моя металлическая обшивка. Вчера ночью он, мой теперешний хозяин, снова прищемил дверью ремень, и от его постоянной небрежности ремень все больше походит на тряпочку для протирки передней панели. Такой же изжеваный и сальный.
Эх, предыдущая хозяйка моя была лучше. Хотя, нельзя так говорить, нельзя. Цыц, неблагодарный. Теперешний мой хозяин вовремя кормит и выключает габаритные огни, и к утру я жив и даже могу сдвинуться с места самостоятельно. Во всем есть свои плюсы, не стоит расстраиваться.
Но хозяйка все же была лучше, ведь я был ее первой машиной. Любой внедорожник - больше чем машина, и человек часто воспринимает джип как лучшего и самого верного друга. Так, в сущности, и есть. Однажды она забыла меня вовремя покормить и мы застряли в ельнике, в горах. Съехали вниз по хвое и я здорово расшиб себе лицо и руль. Лицо - об огромный покрытый лишайником валун, а руль - об ее тощую грудь. Из всего снаряжения у нее был только фонарик, можете себе представить? Чтобы к утру меня не настигла смерть, она выключила фары и только иногда заводила меня, и я пытался отогреть ее заляпаные чем-то липким руки.
Утром я все-таки умер. На тот момент в баке моем не осталось даже пригодных для переваривания паров, аккумулятор полностью сел, а она кое-как выкарабкалась через заднюю левую. В которую сейчас поддувает. Мое сознание постепенно угасало, но я видел, как она ползет по склону вверх, к дороге, помогая себе одной рукой. Она скатилась по хвое почти к моим задним колесам, когда я закрыл глаза и, наконец, умер.
Она бросила меня тогда, когда была мне нужнее всего. Она бросила меня там, где мне было крайне некомфортно и жутко от осознания своего одиночества. Я даже не знаю, есть ли у нее сейчас... Нет, нельзя так говорить.
Когда меня вытащили, начиналась весна. Я не заметил, как закончилась осень, началась и кончилась зима, и ощущал длительность своей смерти только по гниющей обшивке и замусоренному разбитому кузову. Я остался жить, хотя и вышел из поединка с валуном почти полным инвалидом.
Я видел ее однажды, когда на продавала меня моему теперешнему хозяину. Она почти не изменилась внутренне, хотя из схватки с тяжелым железным другом и мягкой заиндевелой хвоей тоже вышла едва живой. Она все еще не хотела меня продавать. Она хотела отдать меня даром, любому, у кого были права на управление автомашиной. Она даже вернула мне лицо и вытянула облезлые, заскорузлые поверхности. Я стоял перед ней, готовый к новым походам и знал, что никаких походов с ней больше не будет.
Но она осталась жить и, я уверен, она не забыла, как я пытался согреть ей руки остатками бензина. Несмотря на угасающее сознание, на то, что мое сердце стучало с перебоями, на то, что мое лицо было разбито так, что я с трудом мог зажечь для нее искру и включить обогрев, я грел ее руки, будто этим я мог ей помочь. И, когда, проснувшись утром, я вспоминаю это, я снова способен жить, и урчать, и гудеть. И двигаться вперед.