Зима.
Вечер.
Шел снег. Крупные хлопья снега неторопливо кружили в воздухе, безысходно пытаясь оттянуть момент их приземления. Еще бы. Там, внизу их ждала одна учесть- стать хрустом шагов случайного прохожего. Стать лишь незначительной частью чужого движение. Другое дело здесь, в воздухе, где каждая снежинка является чем-то независимым, неповторимым творением Господа, ведущим свой собственный неповторимый вальс.
В это время года темнело рано но, несмотря на это, улица была хорошо освящена старыми фонарями, которые окрашивали все золотистым оттенком. Выходной день чувствовался, почти полным, отсутствием транспорта на дорогах, столь непривычного для этого времени и места, так что можно было впасть в заблуждение, и ошибочно предположить, что сейчас глубокая ночь. Но для этого, конечно, нужно было бы не иметь часов, ну или другой возможность осведомится о времени.
Если учесть тот шум, сравнимый с маленькой войной, и ту суету людских масс, с которых должны были начаться следующие сутки, не воспользоваться этим мгновением безмятежности было бы кощунством.
Наш герой шел этой светлой ночью домой. В его голове проносились стаи непродолжительных мыслей. Мысль за мыслью, ни одна из них не успевала возникнуть и занять его внимание ни на мгновение, как ее уже сменяла другая, столь же непродолжительная мысль. Мысли о предстоящем празднике, торжественном ужине, предвкушение продолжения праздника в виде пьянки, и все они пролетали, не успев начаться.
В его сердце, тихим теплым огоньком, горело какое-то странное чувство, какая-то непонятная грусть, которая не казалась ему неприятной. Напротив, она являлось каким-то теплым и очень приятным, необъяснимым чувством. Некоторое время он его не замечал, но когда он завернул в свой двор, в котором он жил с рождения, он заметил его. Сам того не замечая он остановился и уткнулся взглядом в точку в пространстве. Все мимолетные мысли разбежались прочь из его головы, как косяк испуганных рыб. Все его внимание теперь принадлежало этому чувству. Оно казалось таким загадочным, таким бесконтрольным, и таким родным. Его забавляла таинственность этого чувства, и на лице появилась небольшая улыбка. Оглядев свой двор, ему вспомнилось, как лет 10 назад он шел со своим отцом по этой тропе, точно таким же вечером. Наверное, это воспоминание, эта новогодняя, волшебная аура, и были источником этого до боли знакомого чувства. И тут его озарило: это ведь подает признаки жизни его медленно, но верно умирающее детство, воплощенное в способности наслаждаться такими моментами, и ценить их красоту.
Он оглянулся вокруг: за десять лет двор значительно изменился, но ведь основное – дома и деревья – остались прежними. Он медленно пошел, шаг за шагом оглядывая свой двор. С каждой частичкой этой бездушной совокупности стен, заборов и гаражей его связывали бесценные воспоминания, воспоминания его детства. Он шел так около пятнадцати минут, и ему казалось, что двор пуст. Но когда он начал осматривать дальний конец двора, он заметил спешно приближавшийся силуэт. Это оказался мужчина лет тридцати пяти. Он шел быстрой походкой, уверенно смотря вперед. На лице этого мужчины было полное безразличие ко всему. К снегу. К этой ночи. И к этой безмятежности, каждое мгновение которого теперь стало бесценным для нашего героя.
В голове у него возникла картина, как он, несколько лет спустя, идет домой этой же самой дорогой, точно таким же вечером. По пути в голове у него, так же, крутятся множество мыслей – работа, семья, друзья, как вдруг у него в сердце возникает то же самое чувство, но в сотни раз слабее. Слабое и незаметное, неспособное пробиться сквозь стены его безразличия, оно будет медленно затихать, пока не исчезнет. Незамеченное, оно исчезнет навсегда. Наверное, это и будет смертью его детства. Но самое страшное, что он даже не заметит этой потери. Все воспоминания детства деградируют в обычный архив памяти, теряя свою главную функцию сладкой ностальгии того, чего невозможно вернут, того, что стоит в сотни раз дороже той частички счастья которую мы имеем сегодня, того, что мы именуем детством.
Когда ты видишь что-то впервые, когда ты пробуешь что-то впервые, когда ты узнаешь что-то впервые, ты ценишь это и радуешься этому намного больше чем в последующие разы. И чем чаше это с тобой происходит, тем меньше ты это ценишь. И этот закон относится ко всему, ко всему кроме дружбы, наверное. Разве может отпуск в самом дорогом отеле, с золотым пляжем, громадной кроватью и, «неописуемой» красоты, видом из окна, сравнится с первой в жизни поездкой на море? Разве может ночь самой безудержной, страстной и безумной любви сравнится с эйфорией первого поцелуя? Разве может самое неразумное количество самого дорогого и благородного сорт алкоголя сравниться со сладостью запретного плода первого в жизни глотка пива?
От этой мысли ему стало очень страшно. Он осознал то, что он не хочет становиться таким же, как тот случайный прохожий, безразличным ко всему, что может дарить это странное и непонятно, но столь чудесное чувство. Страх нарастал с каждой секундой, и это странное чувство, дарившее ему радость детства, начало угасать.
Осознав это, он начал паниковать. Он начал осматривать свой старый двор в надежде увидеть что-нибудь, что вернет это чувство. Не одной зацепки, как вдруг, на глаза его бросился сугроб. Каждую зиму дворник собирал весь снег со двора в одну кучу именно в этом месте. Он вспомнил, как однажды, под самый Новый год они с его отцом лепили здесь снеговика. В ту же самую секунду он бросился к этому сугробу и начал лепить непривычно большой снежок, а затем, аккуратно положив его к началу сугроба начал катить его прочь от сугроба по только выпавшему снегу. Снег был очень липким и размер снежка стремительно рос.
Около полутора часа он возился в снегу и, когда перед ним возник снеговик, с сосулькой вместо носа и нарисованной молнией, вместо пуговиц, он понял, что это чувство давно уже угасло. Закрыв глаза, он уселся на землю, оперевшись о собственного снеговика. Ему хотелось плакать, но он разучился плакать. Ему хотелось кричать, но он не мог отдышаться так, как лепить снеговика оказалось довольно тяжелым занятием.
Снег к тому времени стал идти еще сильнее.
***
Когда он зашел домой, стол уже был накрыт, и все вокруг бегали в каком-то приподнятом настроении. Все кроме него.
Усевшись за стол, он взглянул на часы, было пол двенадцатого. Через несколько минут уже вся семья сидела за столом. Еще минут двадцать они провели, поглощая салаты, когда на экране телевизора появился президент. Минут пять он чего-то там говорил. Во время его речи все молчали, и нашему герою стало скучно. Исследовав стол глазами, он остановил свое внимание на мандарине. Поднеся его к носу, он вдохнул его аромат. Тут его поразило как молнией. Это чувство появилось снова. Конечно, это же было так очевидно. С каждым вздохом это чувство начинало возрастать. В этот момент на экране телевизора президента сменили часы.
55
56
57
58
59…
Как только на часах все три стрелки слились воедино, он вспомнил сегодняшнего случайного прохожего.
Он испугался и тихо произнес: «Я хочу остаться в этом моменте навсегда».
Чувство начало угасать. «Я хочу остаться в этом моменте навсегда». Чувство угасало еще быстрее.
«Я хочу остаться в этом моменте навсегда!», - чуть слышно жалобным голосом произнес он, и чувство угасло.
***
Зима.
Ночь.
Кафе, прилежащее к отелю, спрятавшемуся в горах, в дали от городского шума и суеты. Окна этого кафе выходят на гостиничный двор, площадку с десятком ответвляющихся троп, окруженную колониального стиля фонарями и, покрытыми инеем, небольшими деревьями. В углу, полу пустого, зала за столиком сидел старик, его немолодая жена и их 30-летняя дочь, а вокруг них, повторяя хаотичное движение молекулы, бегала его маленькая внучка.
Молодую маму явно раздражало поведение ее дочери.
- Доча. – в полголоса произнесла она, но никакой реакции не последовало.
- Доча – повторила она чуть громче.
-Саша – уже более уверенным голосом произнесла она, так что все, кто находился в зале, мог ее слышать.
Ее дочь остановилась и повернула голову в сторону матери.
- Иди сюда и сядь за стол,- таким же голосом скомандовала мама. И ее дочь, сжав губы и опустив взгляд вниз, медленно пошла в сторону стола, раскачиваясь из стороны в сторону.
- Да ладно, пусть играет, - произнес дедушка, глядя на дочь.
- Пап, прекрати, она тут всем мешает.
- На то они и дети, – улыбнувшись, произнес старик - да ты взгляни по сторонам, никому он не мешает.
Занята была лишь половина столов, расставленных довольно просторно. И все кто сидел, на самом деле, не обращал особо внимания на маленькую Сашу.
- Мам, скажи ему, что бы он не разлагал нам дисциплину,- шутя произнесла молодая мама, глядя на свою престарелую мать. Но та в ответ лишь пожала плечами.
- Если ты и можешь запретить ей, то ты не можешь запретить мне – сказал дед.
Очень резво для своих лет он поймал свою внучку и начал щекотать. Звонкий детский смех заполнил помещение кафе. Вырвавшись, его внучка побежала к матери, продолжая смеяться. Ее мать строго взглянула на отца и сказала:
- Ну, пап! Неудобно. Вы людям мешаете.
Подняв свою внучку на руки, он произнес:
- Оглянись, да им всем все равно.
Ткнув пальцем в окно, его внучка промямлила:
- Деда. Там снег.
Дед аккуратно опустил внучку и подошел к окну. На улице на самом деле шел снег. И сердце его начало разрывать то самое чувство, которое вот уже 40 лет с каждым годом все сильнее и сильнее. Он смотрел на улицу. На его правом глазу созрела одинокая слезинка и, сорвавшись, покатилась по щеке. Он аккуратно поднял ее пальцем и, взглянув на нее, тихо произнес: «Здравствуй, мой старый друг. Уже лет 200 не виделись». Поднеся ее пальцем к губам, он слизнул ее языком. Старый друг оказался соленым. Смешавшись со слюной, он провалился в желудок, а там, растворившись, разбежался по крови.