Она сидит в кресле неподвижно, осанисто и гордо, устремив взгляд куда-то далеко за пределы комнаты. Солнечной и теплой. В своем роде даже уютной, но … насквозь пропахшей наспех прибранной заброшенностью.
Она – почти полностью седа. Ее прическа аккуратна и модна. Она до сих пор красива.
Но ее руки. Морщинисты и слабы. И темными пятнами – старческий пигмент, который уже больше не отбеливается лимонным соком.
Она улыбается, машинально разглаживая руками страницы субботней газеты.
Она хмурится, опуская глаза и понимая, что на первой странице крупным планом – не ее лицо.
- Будь моей, - кричит он ей исступленно. Понимает, что бессмысленно бежать вслед за набирающим скорость поездом, но не в силах остановиться. – Будь моей!..- не успевая закончить фразу, спотыкается. Чертыхается и зло стучит по земле рукой. А она смотрит любопытными глазами и улыбается – забавный-забавный Питер. Глупый Питер стер ладони о брусчатку. Она исчезает в вагоне, и только лента ее платья мелькает прощальным жестом на фоне черного дыма тепловоза.
- Будь моей…- слышится ей так явственно, что она на секунду вздрагивает и едва не оборачивается назад. Она качает головой и машет рукой – прощай, Питер. Прости, что не попрощалась с тобой тогда.
Она топает ногой, когда не получает того, что ей хочется.
Она стоптала все ноги, пока нашла работу официантки в дешевом районе. О пышных роскошных платьях ей пришлось забыть на второй день, о дорогих головных уборах – через месяц. О своей чести… - через две недели после того, как ее рассчитали из ресторана за неуклюжесть.
- Будь моей… - по ночам ей шепчут невидимые любовники. – Моя! Ты – моя! – днем ей кричит Джимми - ревнивый владелец ее подешевевшей души.
- Твоя, - и устало сыплются монеты из рук. – Все – твое.
Она гладит шею с левой стороны, там - прощальный подарок от Джимми. Она поднимает голову и горделиво выпрямляет спину. Ей нечего стыдиться сейчас.
- Станьте моей! – добивается ее благосклонности пылкий француз из окрестностей Монмартра. Она прячет усмешку в глазах - теперь она может выбирать любовника и не станет спать с дезертиром. Она отпихивает француза наполовину оголенной ногой и, нарочито громко прощаясь с товарками, уходит.
- Любимый,- покрытые сетью мелких трещинок губы, словно вспоминая, шепчут давно непроизносившееся слово. – Любимый!- которое правильно было только кричать. Впечатывать в его кожу с поцелуями. Вплетать в неуклюже связанный для него шарф. Оставлять отпечатками на его форме, когда он уходил…
- Будь моей, - она словно возвращается на сто лет назад. Но Питер все так же глуп. Все так же бежит за ней, как будто и не было этих семи лет. Были же – она несет на руках годовалую девочку. И смеется, когда Питер останавливается. – Будь… - Неужели, поумнел?
Она расправляет газету – бедный Питер не выдержал и начал пить, когда она во второй раз уехала от него. Очень жаль – Эмили очень любила его. Она с трудом вчитывается в едва различимые мелкого шрифта буквы – какая-то актриса признана самой высокооплачиваемой в Голливуде. Она вздыхает.
- Моя звезда! – щелчок открывшейся бутылки шампанского, и в ее обтянутую длинной перчаткой руку подается наполненный бокал. А Кларк с выражением зачитывает отзывы критиков. – Моя,- его голову кружит понимание того, как высоко она сейчас забралась. И на этой вершине она – с ним. – Ммм, моя…
- Звезда… - фыркает она и с надеждой смотрит на зеркало справа. Да, пожалуй, она все так же хороша. Хотя и знает, что зеркало не случайно находится именно с той стороны. Рука непроизвольно тянется к левой щеке, на которой широкими полосами застыли шрамы от порезов безумного поклонника.
- Будешь моей! – кричит ей незнакомый мужчина, прорвавшийся на дорожку для звезд. Она не успевает испугаться – и лишь проваливается в обморок.
Еще красивая.
Еще звезда.
И ее фотографии появляются на первой полосе в последний раз.
Она плачет. Незаметно. Стараясь не показывать часто вытекающие из уголков глаз слезы. Она не вытирает их, позволяя им протекать по бороздкам иссушенной годами кожи.
- Здравствуй, мама,- в комнату заходит ее дочь Эмили. Уже неюная, но такая еще молодая.
- Здравствуй, здравствуй, - она дожидается, пока дочь подойдет ближе. – Как ты? Ты стала так редко приходить в последнее время… - она старается не набрасываться с вопросами. – Где же Дэниэл и Китти? Ты принесла новые газеты? – Она смеется над тем, что все-таки не может сдержаться. – Я понимаю, ты устала. Ты можешь просто посидеть рядом со мной? – она почти умоляюще смотрит на Эмили, в глазах которой на секунду проскальзывает жалость.
- Конечно, посижу, мам,- она помогает матери пересесть на кровать, прикрывает ее пледом и садится рядом. – Ну, как тебе здесь? Никто не обижает? Я заходила к отцу, ему стало лучше, и скоро вы сможете видеться в общей комнате… - Эмили замолкает, услышав ровное дыхание матери. И только гладит старую руку – заснула…