Двадцать шесть лет назад я уехал на Север. Почти на самый крайний. Кольский полуостров. Это там, где одни только названия городов и поселков манили зимой, викингами, светящимися фиордами, но кроме того - рудой, карьерами и экскаваторами размером с пятиэтажный дом. Оленегорск, Мончегорск, Кандалакша, Апатиты, Никель... Наш Заполярный - промышленный городок, он лежал в копоти, чья поверхность колыхалась у самого края впадины посреди тундры, где, собственно и были понатыканы одинаково серые бетонные коробки жилых домов, а вокруг торчали гнилые зубы заводских труб. В Заполярном, в трёх сотнях километрах от Мурманска, располагался закрытый от посторонних глаз горно-обогатительный комбинат "Печенганикель", где из железной руды получали высококачественный никель для военных нужд.
Мама трудилась там в отделе планирования, отец отвечал за электроэнергию в окружавших ГОК районах - по ночам его часто поднимал с кровати телефонный звонок, и он уезжал в темноту, в пургу (заполярное значение этого слова не понять даже коренным астанчанам). В тундре снова случался обрыв высоковольтных линий, провода застывали под жутким морозом и ломались, словно соломка, под порывами жгучего полярного ветра. С таких выездов отец возвращался под утро - хмурый, обветренный, от него шёл пар. Я был ещё слишком мал в ту зиму восемьдесят первого.
В хорошую погоду с крыши обшарпанного дома был виден норвежский городок Киркенес, он съёжился среди холмов ещё дальше к северо-западу, в низине. Крошечные автомобильчики двигались медленно по каким-то своим скандинавским делам. Советский "Рекорд" в квартире легко ловил два норвежских канала, не транслировавшийся на СССР чемпионат Европы 1984-го года отец смотрел по "вражескому" NRK.
Там всегда было много снега. Кто не видел - даже не представит. Очччень много снега. Если бы его не убирали хотя бы с тротуаров, дети вроде меня могли бы ходить в садик, только сидя у папы на шее. А однажды, возвращаясь с горки за кинотеатром, мы увидели тротуар, который ещё не успели почистить огромные жёлтые машины, выплёвывающие грязный снег в грязные кузовы таких же исполинских самосвалов БелАЗ. Так вот там, где должен был быть тротуар, из снега торчали лишь верхушки плафонов уличных фонарей. А потом папа сказал: "смотри, северное сияние!". Я долго не мог понять, куда надо смотреть и почему небо расплывается разноцветными волнами.
В белые ночи северных сияний не было, и мама поздно вечером занавешивала окна покрывалом, потому что я не верил, что наступила ночь и пора спать. Свет, который пробивался в щёлки между рамами и пледом, был загадочно-розовым. Мне казалось, что из-за окна кто-то улыбается. А на утро подоконник покрывался толстым слоем голубого льда и его надо было отбивать молотком, чтобы, растаяв, он не залил весь промёрзший зал.
Из Заполярного мы уехали теплой весной восемьдесят пятого. Я так и не увидел сказочную тундру, где каждое лето один за другим гибли мальчишки с моего двора - эхо войны за полярным кругом глухо скрипело под ногами, вымерзшая земля была нашпигована оружием, снарядами, полусгнившей амуницией. Здесь начиналась Петсамо-Киркенесская наступательная операция, а чуть дальше, у Крестового мыса погиб целый гарнизон морских пограничников из Лиинахамари. Полвека спустя детвора собирала целехонькие боеприпасы и с повизгиванием кидала в костер - убежать успевали не все. Найденную отцом эсэсовскую каску с дыркой от пули мой дед - фронтовик выбросил уже в Алма-Ате, а обрывок немецкого патронташа с выбитыми на каждой гильзе цифрами "1943" и по сей день скалится пулями где-то в шкафу, аккуратно завернутый в кусок тряпицы.
(с) 2006